что поделывал? – спросил Джо.
– Ничего особенного.
– На небо смотрел?
– Ну конечно.
– Понравилось?
– Еще бы.
– Думал о чем-нибудь?
– Так, немножко.
– О чем, например?
– О том, как печальна судьба человека.
– Почему вдруг такие мрачные мысли?
– Не знаю. Просто так.
– Окликать пришлось кого-нибудь?
– Раза два. А тебе?
– Славу богу, ни разу.
– Почему слава богу?
– Кто я такой, чтобы спрашивать, кто идет?
Я иду, вот кто. Всякий раз – Я. Ждать устал?
– Немножко.
– Спать хочется?
– Ни чуточки.
– Я тоже думаю пока не ложиться. Песни старые пел?
– «Валенсию».
– Молитвы читал?
– «Отче наш».
– Вспоминал прежнее время, старых друзей?
– Детство вспоминал. И отца.
– Посмеялся над чем-нибудь?
– Немножко.
– Поплакал?
– Что?
– Поплакал, говорю? Про себя или на самом деле?
– И так и сяк.
– О чем?
– Обо всем понемножку.
– Я тоже, – сказал Джо. – Собачонка не прибегала, не заводила дружбы?
– Ага. А к тебе?
– Ага, – сказал Джо.
– Почему это у них так странно? – спросил я.
– Что ты хочешь сказать?
– Почему собаки с одними заводят дружбу, а с другими нет?
– Они готовы завести дружбу со всяким.
– Говорят, они избегают тех, кто не так пахнет.
– Нет таких людей на свете, которые не так пахнут, – сказал Джо.
– Ну, может, не так пахнут на их собачий вкус.
– Может быть, – сказал Джо. – Только не стоит судить о людях на собачий лад. У нас свой, человеческий запах.
– Возможно.
Мы приехали в караульное помещение, попили кофе с бутербродами, долго сидели и разговаривали. Потом растянулись на койках и уснули. Незадолго до шести нас разбудили, развезли опять на грузовике по постам, и мы простояли еще два часа в карауле. Было почти половина девятого, когда я вернулся в роту, и я прошел прямо в канцелярию, чтобы от дать сержанту Какалоковичу его бумажки. Он сидел за своим столиком и просматривал список больных. Да и у него самого вид был нездоровый. Когда он поднял на меня глаза, я даже не улыбнулся. Никого, кроме нас, там не было, так что я достал бумажки из кармана и протянул ему. Он посмотрел на меня испытующе, как будто хотел угадать, много ли я знаю, и, по-видимому, решил, что я знаю достаточно, потому что сказал:
– Спасибо, Весли.
Я ужасно обрадовался, что мне не пришлось говорить неправду, и благодарил Бога, но, когда я повернулся, чтобы идти, сержант вдруг спросил очень спокойно:
– Лу Марриаччи ты видел?
Я испугался; вот теперь мне придется солгать, и я уже до конца своих дней не вылезу из этой лжи.
– Когда? – спросил