от государства знания и навыки в криминальных целях. И от этого у него душа начинала кровоточить.
Вся эта мразь растоптала его веру в светлое будущее, его устои, довела до отупелого ожидания смерти. Ведь Петр и служить-то пошел в МВД не для собственной выгоды, а для того, чтобы очистить общество от мерзавцев и преступников. Он верил, что дослужит до того момента, когда в камерах окажутся последние правонарушители и уголовники. Он верил в торжество коммунизма. Да и сейчас верит. Продолжает верить. Но его обманули, потому что среди коммунистов тоже затесалось немало сволочей.
Однако Петр не сомневался, что где-то в недрах власти притаилась настоящая идея и ее носители. Они ждут момента, когда можно будет продолжить начатое в семнадцатом году. Он верил в существование тайной организации, которая ушла в подполье. И это ничего, что его уволили. Конечно же он выбыл по возрасту. Все-таки пятьдесят пять, это не двадцать пять. Хотя по внешнему виду никто не давал ему более сорока пяти, если он прятал глаза. А они его выдавали.
Однажды Петра озадачил шапошный знакомый в пивнушке, сказав, что глаза ему достались от древнего саблезубого тигра: страшные глаза, в них ледяная серость, за которой маячит смерть. Так прямо и сказал. Наверное этот случайный собутыльник был поэтом.
После этого пьяного откровения Петр долго смотрел на себя в зеркале, но ничего примечательного не обнаружил. Глаза как глаза: никто в них не прятался. И морда лица тоже, так себе: народно-хороводная.
Ухмылка на губах громилы, откопавшего трудовую, может повториться у кого-нибудь другого. У того, который поймет по записи, что существовала тайна, к которой Петр был причастен. И это может повредить притаившейся до времени в подполье организации.
Просочится в газеты, на телевидение и тогда Петр сам себя обвинит в крушении. Такой оборот для него был страшнее смерти. Он жертвовал жизнью, работая спецом в МВД, потому что цель деятельности была выше его жизни. Он не мог допустить такого провала по его вине. Вот откуда злость. Зло на самого себя.
– Ну раз так, значит нужно включаться, – бодро сказал Петр сам себе, прислушиваясь не отзовется ли Павел Васильевич. – Нужно исправлять положение, – но тесть молчал.
Петр болезненно усмехнулся, скривив разбитые губы: тесть был несгибаемым коммунистом, каким впоследствии стал он сам, чего от себя не ожидал. Он пошевелился на кровати, проверил, что ноги привязаны полотенцем к спинке крепко, а руки прикованы к раме надежно. Домушники очевидно неплохо разработали его образ жизни, знали об одиночестве и уединенности, поэтому не стали убивать, оставили умирать от голода. Петр сжал пальцы в кулаки и разжал. Наручники обхватывали кисти плотно. Приподнял голову и, в сером свете зарождающегося утра, рассмотрел, что браслеты были сталинские, черные, а не белые, из нержавейки. Ему это понравилось. Петру нравились вещи сработанные в прошлом. Они были надежнее и крепче тех, что делают сегодня.
Напружинив застоявшиеся мышцы, он пододвинулся бедром