солдат заснуть в поезде, ночь проворочался на верхней полке, думая о бабе Наташе, вспоминал детство, счастливые минуты, которые дарила ему родственница. А в автобусе не выдержал напряжения, сморила дорога, провалился в черноту без сновидений. Разбудила его кондуктор, подсевшая на свободное рядом сиденье, посоветовала найти дом тётки Степаниды: она хорошо встречает верующих. Не выдержала женщина, спросила напоследок:
– Не наш ты, не поселковый… Приболел что ли, солдатик? Для водки-то вроде бы рановато… Никак туберкулёз прицепился. Помолись, только усердно, попроси заступницу нашу, Божью Матерь, о здоровье своём. Когда-то здесь в монастыре её иконка была – Чудотворная… Да и о нас замолви словечко, вы, солдатики-то, чистые, как младенцы. Царица Небесная любит вас.
Высоченные стены тюрьмы – монастыря со следами смытой дождями белой извёстки поражали воображение простых смертных. На шпиле главной из четырёх церквей вращалась на ветру позолоченная фигурка ангела. Алексей свернул на улицу, ведущую к домам, где окна с наличниками причудливо расписаны самыми яркими красками. Дом Степаниды указали сразу, он стоял третьим по правой стороне улицы.
– Чей будешь? – спросила солдата высока костистая пожилая женщина. – Вижу, приезжий, не наш. Чё привело сюда: горе али радость… В тюрьму пойдёшь на свиданку али помолиться надо Чудотворной иконе Божьей Матери? – женщина трижды перекрестилась, бормоча что-то себе под нос. – В лесу махонькая часовенка стоит, там освящённая копия иконы… Там обычно на неё и молятся.
Она пошире открыла входную дверь, пропустила Алексея в дом, сказала, усаживая к столу:
– Надолго али только заночуешь? Щас я тебя покормлю, денег с солдатика не возьму, но в сельмаг пошлю: хлеб к вечеру привезут свежий да масла надо накачать подсолнечного, обещали новую бочку зарядить. Это уж на свои покупай денежки: пенсия у меня никакая, одним огородом живу да иногда поселяю приехавших на свидание в колонию али помолиться…
– Наталью Ивановну Костомарову не помните? Мне написали, что похоронили её на вашем кладбище… Племянник я её, после смерти родного сына она воспитывала меня.
– Сестру Наталью-то… Ну, кто ж её не знает! Монастыря-то давно нет, а они как будто сЕстры, все обряды и традиции соблюдали. Манефа у них вроде бы как игуменией числилась, ещё с царских времён монахиней была. Вот недавно, как и Наталья, преставилась, почти сто лет ей было, – Степанида ставила на стол хлеб, тяжеленную чугунную сковороду с жареной картошкой, от которой исходил парной луковый дух. В литровую кружку налила топлёного молока с мелкими коричневыми пеночками. А сама, не умолкая ни на минуту, рассказывала. – Они в часовне молились, народ к ним на службу стал валом валить… Вкусно аль нет, соколик ты мой? Ешь на здоровье, поправляйся после дороги-то. Пораньше ляжешь сегодня, утречком-то на могилку сходишь. Только осторожнее будь… Последний-то год ими, чай, КГБ интересовалось: кто да откуда? Почему народу столько валит