же вы так считаете?
– Любая информация должна пропускаться через сердце человека, то есть сначала через сердце, а уже потом достигать мозга, уже как личного хранилища…
– А если наоборот… – снова спросила Татьяна.
– Тогда это будет лишь забитый до отказа всякой рухлядью, захламленный… чердак.
– Выходит, что сердце – это своего рода фильтр? – спросила Вяземская и улыбнулась.
– Это хорошо, что вы улыбаетесь, – сказал ей в ответ Петруша. – Вы, я смотрю, снова входите во вкус. Этот поиск для вас становится уже больше чем творческой игрой или просто добротно сделанной работой… Он становится смыслом всей вашей жизни. И вы не хотите подсказок, от кого бы они ни исходили…
– Наверное, вы правы, не хочу… – твердо, словно отрезала, произнесла Вяземская.
– Тогда вам осталось лишь еще научиться не бояться публично признавать… свои ошибки. Тогда и некому будет вас в них уличать…
– Как-то вы сегодня воинственно настроены… – подметила Вяземская.
– Это все Марс, – начал Ершов, – и моя изначальная предрасположенность к воинской службе, согласно звездам и потаенному желанию родителя… Но не сложилось. Так и с вашей нынешней молодежью…
– И что же у них-то не сложилось? – спросила Вяземская.
– А у них, почти у всех, есть один серьезный недостаток – сердечная составляющая отсутствует… И причем во всем, даже в сексе… Вся получаемая ими информация, по умолчанию, минуя сердце, как некий катализатор, пересылается сразу в мозг… И все последующие поступки человека проходят как бы уже на автопилоте… То есть без осознания данности: добро это или зло… Их напичканный чаще бесполезной информацией мозг со временем, как вы догадываетесь, залипает, и тогда человек, как и компьютер, просто зависает… Вот с этого момента и начинается коллективная стагнация…
– Какие вы слова, оказывается, знаете… – произнесла Вяземская.
– С каким поколением поведешься, от того и наберешься, – парировал, улыбаясь, Петруша.
– А мне нравится наша молодежь… Так хочется верить в их светлое будущее… Вот так! И никак иначе!
– Вы мечом-то своим словесным особенно не размахивайте, – тихо сказал Ершов. – Я ведь вам не враг… Да и себя так ненароком поранить можно…
И исчез, оставив Вяземскую наедине с кипой исписанных листков бумаги тех, кто в недалеком будущем намерен сеять разумное, доброе и вечное, а сегодня пытается рассуждать о добре и зле…
Придя домой, Вяземская отложила стопку сочинений в сторону. В этот вечер у нее был магнит более притягательный – дневник Ершова…
«И как это я не додумалась спросить его о подлинности дневника, о том, чьи стихи в посвящении…» – подумала Татьяна, прибирая стол, да так, чтобы ни единой крошки не осталось, а затем постелила на стол новую скатерть и только после этого положила на нее дневник и раскрыла его…
Июль, 22. Почему-то под вечер вспомнился Императорский театр, куда мы с друзьями были допущены до просмотра репетиции гоголевского «Ревизора»…