в Сараголе дачный участок. Шесть соток каменистой земли с ветхой хибарой под грушевым деревом. Бывшая его хозяйка, бабушка Дарья Филипповна, сказала:
– Дом хороший, крепкий, только половицами шибко скрипит и крышей течёт.
– Всегда течёт?
– Нет, только когда дождь…
Вступив во владение, я первым делом взобрался на чердак. По дороге спугнул какую-то птицу. Ржавая крыша светилась звёздами многочисленных дыр. Лучи солнца пронзали железную кровлю и падали на пол золотыми брызгами. На гвоздях, висели дубовые веники с ломкими жестяными листьями. Под ними спрятался тяжёлый деревянный сундук.
В романах пишут: «С замиранием сердца он откинул дубовую крышку и…» Сокровищ там не было. Поверх бытового хлама я обнаружил жёлтую картонную папку, а в ней – общую тетрадь, исписанную до последней страницы.
На другой день я позвонил Дарье Филипповне. Сказал про тетрадь.
– На что она мне? – ответила старушка. – Это Андрей, племяш мой, в тетрадке что-то придумывал. Он, вот уж год, как в Австралию уехал. Дела у него там…
Два листа рукописи были безнадёжно испорчены влагой, поэтому повествование начинается так: «… июня я закончил обучение в мореходной школе и сразу стал взрослым…».
Далее, под детскими рисунками чаек и разлапистых якорей, мне удалось разобрать название первой истории.
Герой Советского союза
Награда нашла героя!
Заголовок в газете «Правда»
от 12 июня 1969 г.
1. Кочегар Усачёв и Гэсси Джек
На каждом судне, как и в любой деревне, есть дурачок, гулящая женщина и горький пьяница. На каботажном пароходе «Ярославль» горьким пьяницей был котельный машинист Боря Усачёв.
– Водка – это зло, – обращался он к собственному отражению в зеркале. – Её надо уничтожать!
Уничтожением зловредного зелья Усачев занимался в одиночестве, без закуски и до победного конца.
– Мы норму знаем, – говорил он. – Как нету, так хватит!
Запасов надолго не хватало и кочегар переходил к резервным источникам – употреблял одеколон, лосьон «после бритья» или настойку боярышника. У моряков из кают стали исчезать «Шипр», «Тройной», «Красная Москва» и даже, купленные за валюту, дорогие «Шанели» всех номеров. Свои трофеи Боря называл «коньяк с резьбой». За глаза Усачёва называли «флакушечником», в кражах подозревали, но поймать за руку не удалось никому.
– Выпил я один раз в жизни, – говорил Борис. – Остальные разы – опохмелялся.
Расхожая истина о том, что машина любит ласку, чистоту и смазку, была недоступна Усачёву. Он враждовал с каждым агрегатом и трусливо ждал подвоха от любого механизма. Этот сволочной насос катал водяной балласт в топливный танк, подлые маслёнки текли ему в рукава, а когда стрелка манометра завернула на второй круг, Боря окончательно потерял веру в себя и начал подозревать присутствие в машине неведомой злой силы. Редкая вахта Усачёва заканчивалась без происшествий. Третий механик из-за этого стал нервным и не раз просил деда перевести Усачёва в рабочую команду.
– Что-то мне на вахте не спалось, – любил приговаривать кочегар, однако и тут сильно лукавил.
Боря спал на вахте. Он умел спать стоя. В зубах – папироска, в руках, перед носом, зажат спичечный коробок. Услышав посторонний звук, Усачёв мгновенно включал сознание и чиркал спичкой. Реакция, отработанная годами, не подводила его никогда. Но, как говорится, сколько веревочке не виться, конец будет.
Раскусил этот фокус старший механик. В годы войны он командовал взводом разведки. Старлей Догонашев не один раз скрытно проникал в логово врага, и столько же раз возвращался обратно. Боевой опыт пригодился. Дед незаметно привёл в кочегарку целый взвод машинистов.
Они застали вполне мирный пейзаж. Под раструбом вентилятора застыл Боря Усачёв. Он изображал скульптуру Гэсси Джека, известного алкаша в Канадском порту Ванкувер. Наш Джек был такой же помятый, но с «беломориной» во рту, и без шляпы.
– Картина Репина «Не ждали», – сказал Паша Сенчихин, ловко связывая сыромятные шнурки на ботинках кочегара. Усачёв даже не пошевелился.
Машина мирно вздыхала. Тихо гудел вентилятор-ветрогон. Быстро закипал старший механик Догонашев. Сначала у него покраснели уши, потом щёки и, наконец, биллиардная лысина. Потом дед взорвался:
– Дрыхнешь, баран!
Усачёв и бровью не повел. Он чиркнул спичкой, прикурил папиросу и только после этого открыл глаза:
– Вы чего, тут… все?
Стармех в ярости треснул кулаком по манометру:
– Я тибе парья велел держать сколька?! А у тибя, Усссачёв, сколька?! – и без размаха, тычком, двинул его в плечо.
Сдвуноженный Усачев рухнул на пятую точку и завалился набок. Вид у него был жалкий.
– Прикинулся ветошью, – сказал Паша