я услышал вой его собаки.
Я отбросил одеяло и, поеживаясь, направился к одной из моих дорожных сумок. Я вынул из нее программу конгресса, в которой до этого момента меня интересовали лишь доклады, имеющие отношение к хирургии.
Мне не пришлось ее долго листать. Еще на первых страницах я обнаружил расписание выступлений так называемой «Секции физиологии», заседания в рамках которой планировалось провести в зале Королевского Института на Албемарл-стрит. И уже в программе первого заседания секции в четверг, четвертого августа в 10 часов утра значилось имя Фридриха Гольца. Его доклад назывался «К вопросу о локализации функциональных центров в коре головного мозга». Я набросил домашний халат, подошел к окну и раскрыл его. Снаружи было сыро и уже повис осенний туман, желтоватый и густой. Наблюдая за тем, как он медленно, слоями опускается на землю, я чувствовал, как во мне пульсирует желание приблизить момент, когда хирургия справится с заболеваниями мозга. И это желание могло исполниться только благодаря теории Феррье. Представив, что Гольц мог преградить ее долгий путь из успехов и неудач, я испытал неподдельные душевные муки. И что же могло послужить Феррье решающим аргументом в споре с Гольцем, имевшим в распоряжении собаку с почти полностью ампутированной головной корой, которая тем не менее жила: ходила, прыгала, выла, видела и слышала?
В это мгновение снова послышались поскуливания собаки – на этот раз такие громкие, что, казалось, они доносились из соседней комнаты. Сразу после этого зажегся свет в окне за несколько метров от меня. Оно находилось справа, в перпендикулярной к моей стене, а обе они обозначали один из углов гостиничного двора. Шторы не были задернуты, и я разглядел, как в комнату вошел человек с лампой в руках. Он водрузил лампу на стол. Я немного пригнулся. Сразу за этим он стал открывать крышку какого-то ящика. Из-под крышки показалась собачья морда, хозяин которой то ли скулил, то ли радостно повизгивал, но, когда человек погладил его, затих. Это был не Гольц, а, вероятно, служащий отеля.
Теперь голова и передняя часть туловища показались целиком. Расстояние не помешало мне увидеть то, о чем говорил портье, – неровная голова, глубокие, несомненно, оставшиеся после намеренного вмешательства углубления, расходящиеся ото лба. У собаки наверняка были вырезаны целые отделы мозга, хотя она и казалась такой жизнерадостной. Человек достал ее из ящика. Виляя хвостом, она проследовала за ним к его креслу. Пришлось признать, что она действительно непринужденно двигалась, даже утратив значительную часть мозговой ткани.
Следующим утром я проснулся очень поздно, поскольку накануне долго не мог уснуть и ворочался в постели. Еще ночью я решил разыскать Гольца, чтобы сразу взглянуть фактам в лицо. Я отправил к нему посыльного с моей визитной карточкой, но он вернулся и доложил, что Гольц уже покинул свой номер и никак нельзя было выяснить, вернется ли он в гостиницу.
Но все же в большей