обнаружить то, что, по выражению Е. Н. Атарщиковой, является первоэлементом и действительностью законодательной мысли и вещественностью законодательной воли293, – язык закона. По В. М. Савицкому: «…чтобы стать правилом поведения, воля законодателя должна объективироваться, получить выражение вовне. Другого способа материализации, кроме переложения этой воли на естественный язык и записи ее с помощью определенных знаков, человеческое общество не знает»294.
То есть закон, будучи продуктом сознательно-волевой деятельности его автора-творца, становится открытым к познанию и реализации только тогда, когда обретает языковую форму. В настоящее время законодатель не имеет (и никогда не имел!) другой формы воплощения своего волеизъявления, нежели чем через естественный (для УК и УПК РФ – русский) язык.
В лингвистике отмечается, что язык вообще есть естественно (на определенной стадии развития человеческого общества) возникшая и закономерно развивающаяся семиотическая (знаковая) система, обладающая свойством социальной предназначенности – существующая прежде всего не для отдельного индивида, а для определенного социума. Кроме того, на эту знаковую систему наложены ограничения, связанные с используемым субстанциональным (звуковым) материалом и ее функциями. Двумя главнейшими, базовыми функциями языка являются: коммуникативная – быть важнейшим средством человеческого общения и когнитивная (познавательная, гносеологическая, иногда называемая экспрессивной, то есть выражение деятельности сознания) – быть непосредственной действительностью мысли. Таким образом, проявляется общественная (социальная) природа языка как «средства коммуникации между людьми, средства выражения их мыслей и чувств, системы звуковых, лексических и грамматических средств»295.
В связи с этим справедливым представляется замечание конституционалиста Н. А. Любимова: «Язык как сложная система (система систем) не может являться элементом менее сложной системы. Поэтому язык законодательства следует рассматривать не как элемент юридической техники, а как лингвистическую субстанцию, которая, являясь средством выражения воли законодателя как фундаментальной основы законотворчества, взаимодействует с юридической техникой…»296. Предложенное им определение понятия «язык законодательства – функциональная разновидность (функциональный подстиль) литературного языка, включающая совокупность языковых средств (лексических, морфологических и синтаксических), выражающих волю законодателя и обеспечивающих прохождение процесса правовой коммуникации»297, как думается, в наибольшей степени соответствует онтологическому статусу языка закона.
Схожая точка зрения высказывается в общей теории права. Так, А. Н. Шепелев считает язык права самостоятельным функциональным стилем298. Е. А. Крюкова полагает, что устоявшееся мнение о языке закона как элементе (или способе) законодательной техники «основывается на формальном подходе к языку