поехали! Ёкол! Что ж ты?…А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
По широкому пылающему проспекту в золотой квадриге несся Нерон, простирая руку к уже не видному за гарью и дымом равнодушному солнцу. День был так ярок, что публике были прекрасно видны волоски на его ногах. Несмотря на столь смешные детали вид его был столь внушителен, что у горожан, волею судьбы оказавшихся в тот момент на проспекте, сразу сбегала улыбка, и они жались к стенам древних домов. Зеленоватое лицо Нерона было хмуро, как никогда. Он молчал. Никто не услышал в тот день от него ни забористых стихов, ни бойких дифирамбов, ни вакхических песен. Он проскакал, не останавливаясь, вдоль длинной анфилады чёрных зданий и свернул в тесный тёмный проулок, ещё не охваченный пламенем. Тут его следы на время потерялись.
Это была проба пера.
Ещё вчера, скажу я вам, престранная дамочка бродила у роскошной чугунной решётки Калабатьевского особняка, где в своё время великий вождь взывал с английского танка, а другой – ещё более великий вождь – в чужое время творил заговоры и козни. Дамочка была как будто молода, хотя скорее старовата, красива, если не уродлива. Она имела бы вид абсолютно здоровой женщины, если бы не забинтованная по локоть рука и страстные круги под глазами, по моде начала прошлого века. Двумя руками она везла тяжёлую женскую коляску, из которой доносилось чьё-то весёлое, довольное похрюкивание. Манеры её не свидетельствовали о чрезмерной самоуверенности, она всё время заговорчески оглядывалась, поёживалась, резко бросала ручку коляски с любимым, по всей видимости, чадом. На руки не брала, вероятно, по наущению доктора Спока. Впрочем иногда она выволакивала из довольно объёмистой театральной сумы шампанскую бутыль с белой, пахнущей брагой жидкостью и погружала её в полость коляски, откуда сразу начинало доносится довольное громкое чавканье. Место, выбранное ей для своих прогулок, не говорило ни о хорошем вкусе прогульщицы, ни о её благородных намерениях. Вообще-то говоря, это была строго охраняемая зона и одинокие матери здесь, как правило, не появлялись, предпочитая голое, продуваемое всеми ветрами место, паркам и скверам, каких в Патерстоне благодаря гулякам-царям было пруд пруди. В Калабатьевском здании сидел губернатор Темнюг с кучей важных сановников, его надо было охранять, посему к дамочке пару раз подходили, но инспектора ничего странного в дамочке и её чаде не обнаружили, и в конце концов переключили своё внимание на более важные объекты.
Губернатор приезжал по утрам, и его ждали. Впрочем, он приезжал всегда не так уж рано, чтобы не травмировать психику уже отвыкших от регулярного труда чиновников. Часов десять – вот лучшее время появления губернатора. К тому времени солнце уже встало, а лучшие червяки ранними мелкими птахами ещё не выловлены.
На этом дело не кончилось.
Вечером Нерон и Кропоткин по старой традиции затеяли дурацкую репетицию погорелого театра. Их звонкие голоса неслись из всех углов:
– Сплошная темнота! Коль есть кто, отзовитесь!
– Я,