с деревьев. И на первый взгляд,
вода смывает прошлое, как будто,
и что-нибудь ещё, за прошлым вслед,
пока все спят, и ничего случайно
не происходит… Борщ опять в обед
всё разрешает молча и банально,
как и должно быть, видимо, сейчас —
попробуй по-другому – выйдет хуже,
как начатый невовремя рассказ
или, чего уж хуже – сядешь в лужу —
в прямом и переносном, где вода
размоет всё, смягчив финал немного,
оставшись, как и память – навсегда,
и став уже последнею дорогой.
«Неистово ты говорила – сука…»
Неистово ты говорила – сука,
теперь всё кончено и ничего не надо
от сказанного, что всему порука,
по крайней мере – с самого начал,
с того момента, как в пустой кофейне
я говорил, что не случится чудо,
но будет жизнь – от первой до последней
минуты, не случившейся покуда.
«Старость зажмурилась, глядя в моё лицо —…»
Старость зажмурилась, глядя в моё лицо —
я так же глаза закрывал, выходя на берег,
чтоб не ослепнуть от волн, слепящим своим свинцом,
в присутствии солнца и чаек, но без истерик
каких бы то ни было. Старость, потупя взгляд,
ждёт своё время, чтоб предъявить убытки —
по расписанию, выбрав не всё подряд,
а только лишь то, что было на той открытке,
где ещё молоды и не сошли с ума
от пережитого, не потеряли память,
смяв под собой подушку, что так влажна
от недосыпа – и не стереть руками
или посудной тряпкой следы воды,
то есть, того, что было. По крайней мере,
что-то всегда остаётся от ерунды —
не пересказанной, даже в сырой постели.
«Когда остаётся лишь дерево в старом окне…»
Когда остаётся лишь дерево в старом окне,
погода уже не влияет на время и завтрак,
на воду в кофейнике… И позабыв обо мне,
облако тычется в форточку, как бы внезапно,
то есть, почти незаметно, и в этой связи
завтрак уже превращается в праздничный ужин —
без всяких подробностей. Кто-то идёт в магазин.
Кто-то в окне остаётся, забыт и не нужен —
точно уж тем, кто ушёл, чтоб не вспомнить уже,
чем всё обычно кончается – без оговорок,
без отступления в прошлое. На этаже
только окно остаётся без стёкол и шторок…
«Со второго на третье августа…»
В. Д.
Со второго на третье августа
одна тысяча девятьсот девяносто восьмого —
не кричите, пожалуйста,
не будите уже больного —
лучше белою скатертью
застелите ему дорогу,
чтобы встретился с матерью
у другого уже порога…
И соломки,