ликом беспристрастной Истории? Что? – Нестор Николаевич встал из-за стола и подошел к окну. Мимо пятиэтажного дома, где жил Нестор Николаевич, проносились машины. Грузовики, «жигули», новые и подержанные иномарки, автобусы. Они ехали как бы ниоткуда в никуда. Но по внешнему виду машин можно было предположить, кто в них едет. Вот, например, этот ухоженный «лексус» с серебристыми дисками в колесах точно принадлежит человеку состоятельному, а за рулем вот этого забрызганного грязью блекло-голубого «жигуленка» наверняка сидит неудачник. В дребезжащем автобусе люди едут в соседний поселок на работу, потому, что у них нет собственных машин. Что-то за всем этим кроется! Но что? И тут Нестора Николаевича осенило. В его голове стал смутно очерчиваться новый метод изучения истории. Метод революционный. Как и все новое, он, конечно же, вызовет неприязнь, неприятие, критику, отторжение и нападки так называемых ученых. Они, как щитом, прикрываясь заплесневевшими, проржавевшими и прогнившими диссертациями, пойдут на него гурьбой, ибо все новое им – как быку красная тряпка. Но он не сдастся, он выстоит, как выстояли Галилей, Бруно и сосед по дому герой социалистического труда Матвей Горобец. Нестор Николаевич подошел к полкам с книгами, любовно провел пальцами по шершавым переплетам. Но переплеты молчали. Листать книги он не стал. Исторические методы, использованные при написании этих книг, ему не подходили. Методы давно и безвозвратно устарели, пережили себя. Он должен изучать и прогнозировать историю собственным методом. И, как все гениальное, этот метод родился из безграмотности, тупости и отсталости. Родился в творческих муках.
Бег революционных мыслей Нестора Николаевича прервал звонок в дверь.
«Нет, сегодня мне не дадут сосредоточиться! Вчера донимал Ловцов, который увел-таки у меня Машеньку. Будет ли она счастлива с этим безграмотным шоферюгой на его изгаженном клопами диванчике с вылезшими пружинами? Вот в чем вопрос. И сегодня опять кто-то приперся. И это в восемь часов утра! Кого принесла нелегкая?» Нестор Николаевич пошел открывать дверь.
На пороге стоял Толик Филь-Баранов, художник и старинный друг Нестора Николаевича. Во всколоченных волосах Толяна застряли сухие травинки, взгляд мутно-красных глаз был неподвижен.
– Мы с тобой договаривались встретиться вечером, а я пришел утром. Хорошо, Нестор, что застал тебя дома. Больше мне не с кем поговорить. Ты же знаешь, что душа художника, как душа младенца, нежная и легкоранимая. И когда в нее лезут грязными лапами, обросшими волосами и с когтями, душа начинает корчиться и стонать от боли!
– Заходи, Толик, – пригласил Нестор Николаевич и глубоко вздохнул.
А вздохнул Нестор Николаевич потому, что приход Толика означал выпивку, переходящую в пьянку. И чем глубже была ранена душа Анатолия, тем больше водки требовалось для рубцевания. Приход Толика означал также, что денег у того нет, потому что накануне он просадил всё до копейки, и душа жаждет