которым он подписывал свои внештатные опусы.
Все вместе взятое объясняет искреннее почтение, которое горожане испытывали к луже на Бахаревской. Однако особый шик придавала этому месту история о том, что именно здесь теща доктора Беленького выронила однажды три рубля семьдесят четыре копейки, заработанные ею на продаже семечек, после чего тронулась рассудком и ушла торговать пивом в ларек, расположенный напротив кинотеатра «Пролетарий». Рассказ об этом происшествии жители Бобруйска шепотом передавали из поколения в поколение, зашифровав в нем некое тайное послание, смысл которого никто из посторонних разгадать так и не смог.
4
Кончалась улица Бахаревская довольно неожиданно. Дойдя до пустыря, заваленного металлоломом, посреди которого стояло убогое фанерное сооружение, гордо именуемое «Приемный пункт конторы “Вторчермет”», улица делала поворот практически под прямым углом и шла уже дальше перпендикулярно самой себе. Правда, при этом она меняла свое название, превратившись из Бахаревской в улицу имени революционера Урицкого, что, естественно, наводило на некоторые мысли. Впрочем, мысли эти были столь глубоки и запутанны, что за все время существования вышеперечисленных названий ни один бобруйчанин так до конца и не смог в них разобраться. А потому место это тоже считалось мистическим и предполагало множество странных происшествий, которые, не будем кривить душой, никогда здесь не случались, впрочем, до того момента, пока на должность приемщика конторы «Вторчермет» не назначили сутулого человека по имени Моня Карась с пенсне на тощем носу.
Глава вторая,
1
Моня Карась слыл человеком странным. И дело было вовсе не в фамилии, хотя, если честно, фамилия тоже была не подарок. Но, с другой стороны, жил неподалеку от Мони человек по фамилии Окунь. Так вот его почему-то странным не считали, а наоборот, держали за очень хорошего зубного техника. Этого техника фашисты расстреляли в первые же дни оккупации Бобруйска. А вот у Мони никого не расстреляли, потому что мама его умерла еще при родах, а отца арестовали в 37-м за религиозную пропаганду (он публично обсуждал версию о том, что лужа около аптеки на Бахаревской образовалась со времен библейского потопа), и что с ним стало потом, Моне никто сообщить не удосужился.
От отца Моня Карась унаследовал пасхальный лапсердак, пенсне, любовь к библейским историям, а также старинную книгу в потрескавшемся кожаном переплете. Кроме этого, отец успел обучить его древнееврейскому языку, хотя никакой видимой пользы от этого знания не было. Не мог же Моня, в самом деле, на вопрос анкеты: «Какими иностранными языками владеете» – написать: «Владею древнееврейским».
– С кем вы собираетесь общаться на этом языке? – могли спросить озадаченные кадровики. – Мы здесь, знаете ли, строим государство рабочих и крестьян,