перемен, сверкали на его широких улицах злые колчаковские сабельки, наполняли иноземным говором белочехи. Одни уходили, оставляя неизбывное горе, другие приходили на время и тоже гнули свое. Верх оказался за красными, и не трудно понять почему, труднее признать, что, так или иначе, к этому причастен каждый, оказавшийся, в конце концов, околпаченным, безвластным и еще более закабаленным.
Власть – мать ее! Народная и разнародная! Много ее у сопатого народа, на веки вечные поставленного перед лицом новой революционной действительности только по стойке смирно? Не ты решаешь, а за тебя, позволяя, поупрямившись, подчиниться. И вершат, управляют, отдают команды от имени затурканного народа, среди которого его, Андриана, давно уже нет, и где он сейчас, никто не подскажет.
Но в деревне, в деревне – уж точно – отрядившей на фронт в Великую Отечественную почти полтыщи крепких мужиков, из которых вернулось немногим более тридцати. В деревне, где ж ему быть, вечному хлеборобу без высшего образования?
И ничего у него больше нет, кроме опустевших заросших проулков, мелеющей речки, полей и околков, называемых колками. Ни-че-го, и бывшего надела родителей из царских времен!.. Давно уж канула в Лету славная пора обильных воскресных базаров и шумных гуляний, мало кто помнит и прославившего деревню рысака Атланта, лет пять подряд бравшего подряд все призы на районных соревнованиях, потеряла значение осевшая на угол мельница – главная достопримечательность бывшей купеческой Зудиловки. Что молоть-то теперь? Частной собственности нет, умер колхоз, где «натуру» выдавали. В совхозе общественная пекарня, без мельницы проживем.
Грусть Андриана Изотовича ощутимее, тоска неизбывней.
Сын кондового сибиряка Изота Грызлова, сумевшего за годы и годы трудом и упрямством создать в сибирской глуши крепкое хозяйство, был в семье самым старшим. Но по следам отца не пошел, за отцовскую собственность держаться не стал, призывая к этому и родителя. Не получилось, взглядами не сошлись. Жизнь отца с матерью закончилась в русле крутого времени: не с нами, значит, враг. Оставшись один, Андриан не потерялся, в числе первых в деревне выучился на механизатора, бригадирствовал. Немного повоевал в артиллерии и, комиссованный по тяжелой контузии, остался глух на правое ухо. Возвращаясь, был полон сил и веры в светлое будущее, но оно где-то задерживалось и не наступало, наваливались досада и одуряющее недоумение от распоряжений, которые он должен срочно претворять в жизнь, заранее зная, что толку и пользы не будет.
Не глядеть бы, не слышать…
Жизнь свою Грызлов не умел разделять на какие-то периоды: вот, до войны было так, нынче – иначе, в парнях мечтал о хромовых сапогах и кожаной куртке, трижды устроив ссору прижимистому отцу, став управляющим отделения, бился не менее яростно за первый зерноуборочный комбайн – она у него была одна, не приносящая удовлетворения. Уродился,