пребывания и темы говорения. Меркушата и Козлики, Семакин – не смущенный, Черепанов – прекраснодушный, кстати: ноль социальной критики и даже персональной ноль.
В шесть утра я шла, как студент, по Комсомольскому проспекту – в одной руке Леонид, в другой руке Алеша. Казаки(!) на пермском Арбате(!) запрещали нам пить пиво из бутылочек. Виновато запрещали, кстати, почти оправдываясь, что портят веселье, а мне хотелось сказать им спасибо, потому что они, конечно, веселье нам только умножали.
Никак не совпадем с ВВ в Перми. А в Москве ВВ не бывает, ей туда нельзя. Ей туда нельзя потому же, почему мне нельзя, видимо, больше в Пермь. Шпаликов про места, куда лучше не соваться, написал один простой стих.
В смысле, мне в Пермь можно, но не огульно, не между делом. Это теперь мощный инструмент воздействия на психику. Готовиться к такому путешествию надо, как к наркотическому трипу. Не малую родину проведать, а добровольно ухнуть в воронку, которая тебя проглотит, поболтает и отпустит, если выдержишь.
Вот улица Ленина, здесь раньше шлюхи стояли, а мы шли глухой зимой, я и Пожарник, и он стрелял у шлюх спички прикурить. А Жужик бежал от нас по той же улице Ленина, до самого дома, до микрорайона Зеленое хозяйство, как заведенный. Это все исхожено, присвоено, кровью пропитано, как земля города Севастополя – кровью солдат за две войны, только тут кровь не солдат, да и не кровь, не биохимический, а другой состав.
И оно меня провоцирует, пространство. Провоцирует самоустраниться, не выдержав прессинга. Перестать любить, чтобы перестать страдать. Отречься от себя оно предлагает – ради упрощения. Сделай свою жизнь выносимой, как бы говорят мне. Рубашки в шкафу говорят, эксплуатируемые с 18 лет. Занавески на кухне говорят – довольно-таки свежие занавески, из новейшей уже истории.
Я им отвечаю: ну уж нет, режьте меня, это я, и я люблю, и вы охуеете ждать, пока моя любовь кончится, охуеете ждать, что я перестану жить свою невыносимую жизнь ради какой-то щадящей.
Мое зрение – минус семь. Подруга детства Ира, когда стала то ли кришнаитом, то ли кем-то еще в восточную сторону, объяснила, в чем причина. Это, говорит, просто тебе в прошлой жизни не хотелось ничего видеть, что происходит вокруг. В следующей жизни у меня будет, видимо, единица. Я хочу видеть всё, и поэтому вообще не отвожу глаз. Я смотрю и смотрю, пока не зарябит, пока пятна не начнутся, плавучие круги, или пока не станет окончательно темно.
3 СЕНТЯБРЯ
Сосед Егор позавчера приволок со съемок золотую рыбку. На самом деле она красненькая, но называется – золотая. История рыбки жизненная, все как у нас, у людей: была реквизитом, поплавала в кадре, а больше и не нужна.
Егор рыбу обычно готовит на разные лады и съедает, а теперь вот, против обыкновения, решил спасти рыбе жизнь. Купил пятилитровую бутылку «Архыза», посадил туда существо и Архызом же назвал.
Мне-то кажется, что Архыз – собачье имя. Овчарка Архыз, например: гармонично. Но наша рыбка никакая не собака. К груди не прижмешь, в диалог не вступишь. Пыталась просто глядеть на нее подолгу, входя в положение