тайного насилия этого мира, которое выражается в несварении и неконтролируемой дефекации. Пресловутые американские военные излишки после Второй мировой войны, которые представлялись нам как роскошь, стали угнетающим глобальным бременем, а война, в рамках своих возможностей, прекрасно функционирует в качестве способа очистки (желудка) и опорожнения (кишечника).
В то время как критически мыслящий интеллектуал, как тип, находится в процессе исчезновения, свойственная ему фобия реальности и действия, наоборот, как кажется, растекается по всей кровеносной и церебральной системе наших институций. В этом смысле весь мир находится в процессе интеллектуализации, включая военных.
Посмотрите, как они путаются в объяснениях, рассыпаются в доказательствах, теряются в технических нюансах (война медленно дрейфует в сторону технологического маньеризма) или в деонтологии[19] чистой, без сучка и задоринки, электронной войны, – да это прямо эстеты, которые своими речами оттягивают время наступления до бесконечности, а принятие решения до неразрешимости[20]. Их war-processors[21], их радары, их лазеры, их мониторы делают переход к войне одинаково лишним и невозможным, подобно тому, как использование word-processor делает лишним и невозможным переход к акту письма, потому что уже заранее лишает его какой-либо драматической неопределенности.
Генералы также исчерпывают их искусственный интеллект, упорно корректируя свои сценарии, шлифуя скрипты своей войны до такой степени, что время от времени просто теряют сам сюжет [texte] после обработки ошибок. Известный философский принцип эпохе[22] стал универсальным – как на экранах, так и на поле боя.
Должны ли мы радоваться тому, что все эти технологии цифровой обработки войны [warprocessing] привели к элизии[23] срока наступления и насилия войны? Только в известной степени, поскольку отсрочка войны на неопределенный период сама по себе чревата губительными во всех отношениях последствиями.
В силу того, что эта война была антиципирована[24] во всех своих деталях и исчерпана во всех своих сценариях, в конечном итоге она начинает напоминать героя фильма «Italien des Roses» (сыгранного Ришаром Боренже в фильме Шарля Маттона), который в течение полутора часов не решается спрыгнуть с крыши высотки на глазах толпы, сначала взволнованно следящей за каждым его движением, а потом разочарованной и раздраженной состоянием ожидания, точно так же, как сегодня мы разочарованны и раздражены медиашантажом и иллюзией войны. Хотим ли мы, чтобы она, в конце концов, произошла, если она уже как бы произошла десяток раз? Точно как в «Italien des Roses»: мы знаем, что итальянец не спрыгнет, и, в конце концов, нам уже наплевать, спрыгнет ли он вообще, потому что реальное событие уже пережило себя и кредит его воображаемого исчерпан.
В этом и заключается вся проблема антиципации. Есть ли еще шанс произойти тому, что тщательно запрограммировано? Есть ли еще шанс быть истинным тому,