многое до него не доходит. Да и Светлана тоже – страшная зануда: долбит, долбит, пытаясь наставить его на путь истинный, а толку – ноль. Ему «всё до лампочки». Для него главное – гантели: мышцы качать, чтоб кому-нибудь (мне? деду?) морду набить… Мне всё вспоминаются слова Ларисы: «отольются тебе мои слёзки». Вот я и думаю: «это то, что сейчас, или ждать худшего?» Светлана тожеменя иногда просто пугает. Недавно в разговоре заявила: «Вот, возьму Лизу в руки и с балкона вниз головой. Я её никому не оставлю». Ну, как после этих слов жить?
…Говорят, дорога в ад устлана благими намерениями. Действительно, так оно и есть. Думал, как лучше, а получается как-то неуклюже. Да и им, тоже, никакой радости от меня, разве что Лизе иногда перепадает. Ну, а что: насиловать себя, что ли? Слава Богу, хоть на работу иду: все-таки деньги приносить в дом буду. Сам я не могу разобраться во всём этом. И опять жду, что кто-то за меня всё решит. А что тут решать?
…У Камю в «Постороннем» красной нитью проходит одна созвучная моему теперешнему положению тема: человеку трудней всего побороть свои привычки, осознать новизну ситуации. Так и я: приехал сюда и привёз с собой все свои дурные привычки. От некоторых я, правда, с успехом избавляюсь (надолго ли?). Например, раньше, работая за столом, бывало, не мог удержаться, чтобы не сунуть руку в штаны и не вывалить на свет божий своё добро. А теперь – нет, совершенно спокоен.
…Вчера вечером, «под занавес», – безобразная сцена. Совсем, как раньше, в Лен-де. Видимо, терпению Светланы пришёл конец. Я ждал её в постели, но она всё не шла, а я тоже гордый, напрашиваться не стану. Они все сидели в большой комнате за телевизором. Двенадцатый час. Я захожу к ним, вижу: Светлана опять в слезах, глаза сверкают. На меня посмотрела, как на чучело гороховое. Хорош и я был тоже, наверно: в пижамных панталонах в горошек и в водолазке. Мне хотелось ее утешить, но как? Она не из тех, кто любит плакаться в жилетку. Вадим, увидев меня, завернулся с головой в одеяло. Мать стояла посреди комнаты в ночной рубахе, босоногая, прижимая руки к груди в немой мольбе. Я молча повернулся и ушёл к себе. Полежал ещё некоторое время в одиночестве. Потом вышел на кухню. Светлана стояла в пеньюаре, неподвижно уставившись взглядом в окно, мать все так же, босиком, стояла перед ней и что-то говорила, заламывая руки… Потом обе зашли в спальню и, не обращая на меня никакого внимания, стали перекладывать Лизу (почему сразу обе?). Потом Светлана легла, и тут полилось! Она обвиняла меня во всех грехах: в чёрствости, жестокосердии, эгоизме, в чём-то ещё. В том, что я «самоустранился», не нашёл «ключа» к Вадимову сердцу, что всё свалил на ее плечи… Всё это казалось справедливым и оттого-то и возмутило меня. Какой ещё ключ к парню, который тебя в упор не видит и слушать не желает (к тому же, выше меня на голову). Заниматься с ним гантелями? Обсуждать проблемы каратэ, культуризма, лестью подогревать его болезненное самолюбие, поощрять его в откровенном хамстве старикам,