К моему удивлению мама заплакала. Нет, зарыдала. Я даже не мог понять, чего это она так рыдает из за каких то железяк. Конечно, орден был очень красивый. Он мне и самому очень нравился. Красное, прозрачно-переливающееся красное знамя, звезда, листики дуба из чистого золота, а внутри – белая, как снег, эмаль. Мне и самому было орден очень жалко. Парень меня обхитрил. Но разве можно было его сравнивать с кремлёвской башней, источающей сладкий запах бразильского шоколада?
Мы с мамой долго бегали по дворам, но мальчика этого не нашли. Вовка обиделся, и мы с ним разругались на всю жизнь. Он ведь хотел сделать как лучше.
На Троицу дядя Федя изготовил нам шкаф, и мы его втиснули в нашу полуподвальную комнату двенадцати квадратных метров, перегородив её на две половины. На одной, у окна, спали мы с бабушкой, на другой, у печки – мама с папой. После летнего отдыха в деревне мама подзабыла про ордена и я разместил коллекцию своих фантиков на почетной верхней полке нового шкафа.
Осенью 1955 года задули холодные ветры. Мы ходили на Неву смотреть на волны и на то, как прибывает вода. Народу на берега высыпало много. Нам было весело. Из уличных громкоговорителй диктор тревожным голосом объявлял каждые полчаса о том, что вода прибывает и уже на целый метр выше какого-то ординара. Мы припустили домой, перепрыгивая огромные лужи, и с восторгом глядели, как из люков хлещет вода. Мама обрадовалась и повела меня на второй этаж парадной лестницы, где жила Ирка Куриная. Там уже кишел народ из подвальных и первых этажей. Мы с Вадиком примостились на тюках с вещами у окна и стали ждать, когда по Третьей линии за нами приплывет «Аврора».
К утру вода спала. По радио объявили отбой. Когда мы вернулись в нашу комнату, в ней было по колено воды, шкаф плавал, плавали вещи и плавали мои фантики с нарисованными на них белыми лебедями, мишками на севере, косолапыми мишками в лесу, красными шапочками, тузиками, коровками, кремлевскими башнями, красными маками и всякими другими прелестями, напоминающими об их чудесном послевкусии во рту.
Академия
Прерванное войной строительство коммунизма продолжалось с нечеловеческим, звероподобным рвением. Из черной тарелки радиорепродуктора с утра гремели трудовые марши и из каждой песни по слову, как по капельке, сочилась коммунистическая идеология – работать, работать, работать. «Москва-Пекин, Москва-Пекин! Идут, идут народы!» Папа строил, разрушенный фашистами, Ленинград, мама лечила зубы строителям коммунизма, которые крошились у них от непосильного труда. Репродуктор внушал, что перевыполнив пятилетний план восстановления народного хозяйства в четыре года, советские люди заживут как… люди.
Бабушка всю жизнь была крестьянкой и домохозяйкой, грамоте была не обучена и нашла себе дело неподалеку от дома, на Университетской набережной в детском саду№25 Академии наук СССР. Здание Академии фасадом своим украшало берег Невы, а за ним тянулось каре двухэтажных зданий, образующих огромный двор. В одном из них находился детский садик для