прохладой. После двенадцати часов, когда немного стемнело, большинство путешественников улеглись спать. Только Строгов, которого какое-то тяжелое предчувствие лишало сна, остался бродить вдоль палубы, слабо освещенной двумя фонарями, красным и зеленым, укрепленными наверху на мачтах. На корме парохода, где помещался третий класс, неприхотливые пассажиры спали не только на скамейках, но и прямо на полу, подложив под голову свои узлы. Фельдъегерь осторожно пробирался вперед, стараясь не задеть спящих, и уже хотел подняться на верхнюю палубу, как вдруг услышал возле себя голоса, заставившие его остановиться.
Говорили они на том самом цыганском наречии, которое наш герой уже слышал в Нижнем Новгороде, бродя ночью по ярмарке. Он без труда узнал по голосам мужчину и женщину, с которыми тогда встретился.
– Говорят, что из Москвы в Иркутск послан курьер, – сказал женский голос.
– Пусть их говорят, – возразил мужчина, – но этот курьер либо опоздает, либо вовсе не доедет!
Строгов невольно вздрогнул при этих угрожающих словах. «Кому же, – думал он, – известен мой отъезд и кто им интересуется?»
Глава VIII. Вверх по Каме
На другой день, 18-го июля, часов в шесть утра, «Кавказ» подошел к казанской пристани. Самый город Казань отстоит от пристани на семь верст и находится при впадении Казанки в Волгу.
Как только «Кавказ» причалил, все пассажиры, как вновь прибывшие так и сходящие на берег, подверглись тщательному осмотру полиции.
Строгов стоял на палубе, наблюдая за толпой, – он решил не выходить на берег, так как до города было довольно далеко, и он не хотел оставлять свою названую сестру одну на пароходе. Что касается обоих журналистов, то они поднялись с зарей и поспешили сойти на пристань и вмешаться в толпу, чтобы прислушаться к народным толкам.
По словам вновь прибывших пассажиров, волнения в Туркестане приняли угрожающие размеры и сообщение стало чрезвычайно затруднительно.
Строгов был очень встревожен этими известиями и собирался расспросить кого-нибудь подробнее, как вдруг его внимание было привлечено несколькими пассажирами, покидавшими пароход. Он тотчас узнал уже знакомых ему цыган. Их было человек двадцать, и предводительствовали ими те самые старик и женщина, которые сочли его за шпиона. Одежда старого цыгана состояла из каких-то лохмотьев, а шляпа его, совершенно выцветшая от солнца, была нахлобучена на самый лоб, как будто для того, чтобы скрыть его лицо. Рядом с ним стояла женщина, которую он называл Сангаррой; это была красивая брюнетка, с правильными чертами лица и огненными глазами. Проходя мимо Строгова, она словно нарочно замедлила шаги и взглянула на него так пристально, как будто хотела навсегда запечатлеть в своей памяти его образ. Этот взгляд смутил молодого человека.
«Неужели она узнала меня? – подумал он. – Нет ничего удивительного, если да; хотя было темно, но у этих цыганок настоящие кошачьи глаза».
Он уже хотел сойти на берег, чтобы проследить, куда направится табор, но сообразил, что может этим выдать себя. Притом цыгане, сойдя здесь, должны были направиться