аль-Кабари.
Ему около пятидесяти. Острый нос подчеркивает глубину умных карих глаз.
– Я ждал вас, – любезно произносит он на безупречном шведском. – Входите!
Малин вопросительно смотрит на него, и он догадывается, о чем она.
– Женщины всегда могут зайти сюда, – говорит он. – Как и мужчины. С покрытой головой или нет.
Мухаммед аль-Кабари плавно движется в своей длинной белой рубахе.
Мечеть состоит из единственного большого помещения с белыми стенами, после небольшого предбанника с вешалкой и маленькой дверцей, за которой, скорее всего, скрывается туалет и комната для омовения. На полу – восточные ковры, плотные и мягкие.
– Снимите обувь!
Аль-Кабари отдал им это указание отеческим голосом, не оставляющим места для возражений.
Помещение оказывается куда больше, чем кажется снаружи, потолок высокий, однако Малин чувствует себя взаперти. Аль-Кабари садится на ковер в уголке и скрещивает ноги по-турецки. Угол освещен падающим солнечным светом.
– Садитесь.
Малин и Зак тоже садятся на ковер, и аль-Кабари смотрит на них, выжидая, когда они возьмут слово.
– Мы пришли сюда в связи со взрывом на Большой площади, произошедшим сегодня утром, – произносит Малин. – Я исхожу из того, что вам известно о случившемся.
Аль-Кабари вздыхает, разводит руками.
– Это ужасно.
– Погибли две девочки, – говорит Зак.
– Я понимаю, почему вы пришли, – говорит аль-Кабари, и Малин вдруг слышит свой голос, бормочущий извинения, хотя она никогда не просит прощения в ходе следствия – ни по какому поводу.
– Наш начальник отправил нас побеседовать с вами. Вы же понимаете – бомбы и мусульмане. Для большинства в нашем обществе это взаимосвязано. Я прошу прощения, если вы чувствуете себя неоправданно задетым.
Аль-Кабари смотрит на них с сочувствием, расправляет на коленях полы длинной рубахи.
– Ваш начальник – крещеный курд? – спрашивает он.
– Да, это так, – кивает Зак.
Аль-Кабари качает головой.
– Как много противоречий! – произносит он. – Я тружусь ради понимания и толерантности. Чтобы наша община вошла в общество. Но это совсем не просто. Когда я осудил взрывы в Мадриде, даже в «Корреспондентен» об этом не написали. Похоже, такое мое поведение не вписывалось в их картину мира.
Малин озирается – у нее такое чувство, словно за ней следят.
Никаких мигающих красных точек под потолком. Никаких камер, записывающих их разговор.
«Само собой, тут нет никаких камер. Это моя паранойя».
– Разрешите мне говорить без обиняков, – произносит Зак. – Вы слышали или замечали что-нибудь в вашей общине, что могло бы иметь отношение к утреннему происшествию?
Аль-Кабари качает головой:
– Зачем вам вообще задавать мне этот вопрос?
Затем, сделав небольшую паузу, он продолжает:
– Я могу заявить, что в моей общине все тихо. Заверяю вас, что такого фанатизма