которых Исмет-паша успел продать в Рейх, рабочей силой, теперь их и запрягли на неквалифицированный труд, копать и таскать.
– Работайте, негры, солнце еще высоко, – буркнул Валька, глядя на эту картину, – интересно, а куда они пленных немцев дели?
– Ясно куда, – отвечаю, – в свой Иностранный Легион загребли, как было уже.
А в целом Париж мне показался город как город! Хотя отец-адмирал наш, Лазарев Михаил Петрович, когда мы еще в Москве с ним разговорились, признался, что его тоже тянет на Париж взглянуть – не на Лондон, Берлин или Нью-Йорк. За тем же, что и мне – увидеть, сравнить. Может, это в нас гены предков говорят, которые Францию за эталон считали? Так вроде не было у меня в родословной дворян, с Волги мы… прапрадед у меня вроде по купеческой части был, а впрочем, не знаю. Впрочем, тот старый Париж, что знаком нам по романам Дюма, был практически полностью снесен и перестроен еще в середине девятнадцатого века, вместо тесных кварталов с лабиринтом узких улочек – многоэтажные доходные дома и широкие прямые бульвары, вдоль которых так удобно действовать артиллерией, подавляя беспорядки, тут ведь еще до Коммуны было, год 1830-й, 1848-й. Парижского шарма и вкусов я тоже как-то не заметил – а что до парижанок, так на мой взгляд, и в Москве и в Риме девушки и красивее, и наряднее. И взяла с меня Лючия клятву, что «ни на одну французскую шалаву даже не взгляну»! Да куда же я от тебя денусь, мой галчонок – вот успею домой вернуться до того, как ты мне наследника родишь, или приеду и увижу? А парижанки мне совсем не показались – было бы на что смотреть!
Успел уже увидеть, и не раз, как толпа гнала, поодиночке или группами, наголо остриженных женщин, облитых грязью и помоями – премерзейшая картина! Это наказывали тех, кто с немцами себе позволил, как в Еврорейхе называли, «вместе работать, учиться, влюбляться и отдыхать». Но и в обыденной жизни среди прохожих на улице таких «немецких шлюх» легко можно было узнать, так как им было запрещено покрывать бритые головы, даже в холод. И любой мог сказать: пойдем со мной, раз ты не отказывала немцам, то не смеешь отказать доброму французу, а тем более английскому или американскому солдату! Впрочем, я видел, как американцы днем, при всех, подходили к любой француженке, показывая купюру или упаковку чулок. Видел, и как однажды трое солдат-янки тащили в джип девушку (не бритую!), она визжала и пыталась отбиваться, а все на улице делали вид, что ничего не замечают. Ничего подобного не могло быть в Италии, да и в нашей зоне на юго-востоке Франции, вокруг Марселя! Здесь же нам строжайше было приказано не вмешиваться, во избежание провокаций – это не наша территория, и не наши проблемы!
Глядя на доблестных союзников в Париже, у меня возникало стойкое дежавю с Римом до начала событий – еще не тронутый войной, веселящийся город, и немецкие морды на улицах. Точно так же английских и американских военных в Париже отличала не только форма, но и самодовольное выражение на лицах, хозяев жизни, как у дойче юберменьшей. На второй