произношу я. – Сгниешь на зоне, жирная мразь, и никакие деньги тебе не помогут.
– Антон, прекрати! – Офелия, вооружившись неизвестно где взятым марлевым тампоном, смоченным, судя по запаху, перекисью водорода, поворачивает мое лицо к себе и начинает вытирать кровь. – Ты как? Голова?
– Нет, все нормально, кажется. Нос разбил…
– Что здесь происходит?
А вот и кавалерия. Два ОМОНовца и участковый. Вовремя, как всегда. После этого еще говорят, что «Скорая» долго едет…
Разбирательство заняло аж два часа. Один плюс – после всего этого аппетит пропал. Мы еще долго переругивались, объясняли что-то, подписывали массу каких-то бумаг. Михайловна хотела вообще снять меня с линии и оформить производственную травму на месте, на что я ответил отказом, боюсь – грубее, чем хотел; поэтому некоторое время мы потратили еще и на взаимное пререкание на повышенных тонах. В общем, написав с нашими кавказскими друзьями обоюдно обвиняющие заявления, мы разошлись. Предварительно, правда, участковый внимательно и безрезультатно осмотрел нашу машину на предмет завалявшегося или припрятанного бумажника.
– Антош, чего это с тобой?
А, ну да, Валерка же был на улице, не видел всего.
– Это, Валер, благодарность.
– Да что же это они, суки…
– Ну-ну, тихо! – хватит с меня лично разбирательств. – Не шуми! Милиция тут, пусть дальше она решает.
– Решит она… – бурчит Валера, заводя машину. – В лапу им эти черномазые сунут и закроют дело.
– Без моего согласия и росписи – не закроют. Поехали.
Едем на станцию, как обещали, без звонка. Я, потирая ушибленный нос, рассказываю водителю в окошко подробности происшедшего в приемном, Офелия периодически вставляет матерные комментарии.
Въезжаем во двор подстанции. Под козырьком стоят три машины – реанимация, «психи» и машина пятой бригады.
– Маловато, – морщусь я. – Сейчас опять сорвут куда-нибудь.
– Пока не пообедаем – хрен я куда поеду, – клятвенно обещает Офелия. – Я карточки пока сдам, а ты чеши в комнату, ставь кипяток.
Заходим в приемное. Я направляюсь в заправочную, засунуть сумку в бригадную ячейку. Хорошо, что там никого нет. Захожу, стараясь держаться спиной к окошку. Не помогает.
– Антошка, что с тобой? – ужасается Машенька, сменившая Яночку, из-за решетки. – Ты чего весь в крови?
– А? – оглядываю свою форму. – А, ч-черт!!
Вся грудь залапана не замеченными мной, ставшими уже бурыми, пятнами.
– Это кто так тебя?
– Да никто меня. Больного везли, а пока перекладывали в «тройке», испачкался…
– Бреши больше! Вон, как нос распух! Иди сюда, хоть перекисью рубашку замочи, а то потом не отстираешь.
Послушно плескаю перекись на кровавую корку, украшающую нагрудный карман и окрестности, остервенело тру пенящуюся жидкость салфеткой.
– На вызове, что ли?
– ФЕЛЬДШЕР ВЕРТИНСКИЙ, ЗАЙДИТЕ К СТАРШЕМУ ВРАЧУ! – прокатывается по коридору.
– Спасибо