попятный Трубийя. – Не руку, а руку и три пальца получишь.
– Нет, – упрямо завертела головой Ук. – По две руки за каждый. Или ухожу.
– Да что ж ты такое говоришь?! – вскинулась толстуха, колыхнувшись всеми своими необъятными телесами. – Нет, вы посмотрите, люди добрые, до чего дошло? Да где ж это видано – за порченые давать столько же, сколько за целые?
– Так ты обычно за целый три руки мисок даешь, – донесся откуда-то из темноты язвительный голос. – А девочке всего две обещала. Не стыдно ребенка-то обманывать?
– Где мне стыдно было, мне еще в одиннадцать лет воткнули, а этому ребенку уже двенадцать, а все нетронутая ходит, – огрызнулась хозяйка. – Да и вообще, «тошновка» у меня сегодня наваристая, а не как обычно. С крысиными головами, хвостами и лапками!
– Так то сегодня, – снова донесся все тот же голос. – И ты опять же не по три, а по две руки даешь…
Девочка же все это время упорно тянула «картриджи» к себе. Трубийя окинула Ук раздраженным взглядом, потом зло вырвала «картриджи» из ее рук и пробурчала:
– Ладно, все по две руки. Сегодня будешь брать?
– Да! – закивала девочка, едва не захлебываясь слюной, и уставилась вожделенным взглядом на котел.
– Ну, с собой у тебя миски, похоже, нет, – насмешливо произнесла хозяйка «тошниловки». Ук снова кивнула. Нет, миска у нее была. Но дома. В своей норе. И даже две было – ее и мамы.
– Ладно, бери вон из той стопки. Сколько нужно? Две? Бери. Но чтобы сегодня же принесла. И чистые, – строго наказала Трубийя. – А то знаю я вас…
Но Ук ее уже не слушала. Торопливо схватив миски, она подскочила вплотную к котлу и протянула их хозяйке. Та насмешливо скривилась и, ухватив большой половник, запустила его в варево. Девочка снова сглотнула, зачарованно наблюдая, как две посудины наполняются вожделенной «тошновкой». Густой, наваристой (вон даже пара крысиных лапок всплыла), исходящей паром…
До своей норы девочка добралась, когда уже совсем стемнело. Нырнув под полог, изготовленный из грязных тряпок, наброшенных на торчащую из плиты арматурину, Ук на мгновение задохнулась от ударившего в нос густого смрада, но тут же привычно сделала пару глубоких вдохов, чтоб побыстрее притерпеться, и закричала:
– Мама, мама, я принесла еду!
Несколько секунд не было никакой реакции, а затем темный ком, валявшийся в дальнем углу норы на толстом обломке плиты, изображавшем из себя нечто вроде лежака, тяжело заворочался, и из него донесся слабый голос:
– Х-х-хо-о-шо… евоч-а ма-ая… о я ехощу… эсть… ушай ама-а-а…
– Да нет же, мамочка, – торопливо затараторила Ук, – нам обоим хватит. Вот, посмотри! У меня целых две порции! Давай вставай, я сейчас достану ложки.
– Две?.. – Ком еще сильнее заерзал, а потом из него выпросталась худая, дрожащая рука, затем вторая, и ком, слабо подергавшись, перекатился и… сел, свесив ноги с обломка. – Откуда?
– Я сегодня нашла упаковку «пищевых картриджей», – гордо сообщила Ук, ставя миски с «тошновкой» на край лежанки и склоняясь над разломанным