лежал на холсте хлеб.
– Свежий, с пылу, с жару! – возвещал мужчина в холщовом колпаке. – Тает во рту! Пенни за фунт! – добавил, заметив нас.
– Берем ковригу за три пенни! – сказала Салли, ткнув пальцем в один из хлебов.
– Побойся Спасителя, девочка! – воскликнул продавец. – В ней пять фунтов! Четыре пенни – последняя цена.
– Хлеб треснул, – заметила Салли. – Жар в печи был большим. Это значит, что корка толстая. Коврига зачерствеет, тогда и половины не выручите. Три полновесных гроу!
Продавец почесал колпак.
– Где вы взяли это чудище, мастер? – спросил меня. – С ней невозможно спорить! Ладно, бери за три, только никому не рассказывай! Будут смеяться, что уступил девочке.
Я заплатил. Салли ловко перебросила хлеб в корзинку.
– Он хороший! – сказала, когда мы отошли. – Это ковриги мастера Кейла, лучшего пекаря Иорвика. У возка его слуга. Он недавно в Иорвике и в хлебе не разбирается. Иначе б знал, что треснувшая корка – добрый знак. В муку ничего не подмешивали.
Я вытащил нож и отхватил горбушку. Откусил. М-м-м! Теплый ржаной хлеб из крупномолотой муки буквально таял во рту. Я не заметил, как сжевал все, и немедленно отрезал еще ломоть.
– Возьми! – протянул хлеб Салли.
– Я завтракала, мастер! – отказалась девочка. Она опустила взгляд и сглотнула.
– Хочу, чтоб ты попробовала. Кажется, хлеб кислит.
Салли схватила краюху и сжевала ее в миг.
– Хороший хлеб! – сказала, отряхнув со рта крошки. – Ничуть не кислый.
– Показалось! – сказал я. – Где тут молоко?
Искомое нашлось рядом. Я заплатил пенни, и мы выпили кувшин на двоих. В этот раз Салли не возражала. Я объяснил, что один не осилю, а кувшин требуется вернуть. Не пропадать же добру? Салли согласилась. Мы пожевали хлеба, запили его молоком, поочередно отхлебывая из кувшина, и я решил, что жизнь хороша. Похоже, Салли не возражала. Мы двинулись вдоль рядов, разглядывая и прицениваясь. Цены не вдохновляли. За фунт мяса с костями просили три пенни, за мякоть – все пять. Какие-то сморщенные овощи прошлогоднего урожая стоили пенни за фунт, и торговки не уступали. Относительно дешево ценились мука и яйца. Как мне объяснила Салли, прошлый год выдался урожайным, поэтому муки много. Что до яиц, то летом куры сами находят корм и хорошо несутся. Подумав, я купил пшеничной муки и два десятка яиц, заплатив за все пять гроу.
– Будете печь булки? – удивилась Салли.
– Увидишь! – пообещал я.
Разговаривая, мы подошли к повозке, в которой, возясь в соломе, повизгивали молочные поросята.
– Шесть пенни за каждого! – сказал хозяин, заметив наш интерес. – Поросята здоровые, растут быстро.
– Я не собираюсь держать свиней! – хмыкнул я.
– Так вам чтобы есть? – догадался хозяин. – Есть один хроменький, отдам за три. Вот! – он вытащил из соломы небольшого, но упитанного поросенка. – Видите, ножка сухая? На выращивание не купят, а есть сгодится. Берете?
– Это очень дешево! – шепнула мне Салли. – Только пусть сам убьет.
Я передал пожелание.