Мэтью в терапевтический процесс – не ее идеализированного Мэтью, а реального Мэтью, из плоти и крови.
– Что вы чувствуете по поводу этой ролевой игры, Тельма? Что она пробудила в вас?
– Я чувствовала себя идиоткой! Нелепо в мои годы вести себя как наивный подросток.
– Есть ли в этом вопрос ко мне? Вам кажется, что я воспринимаю вас таким образом?
– Честно говоря, есть еще одна причина (помимо обещания, данного Мэтью), по которой я не говорила о нем ни с терапевтами, ни с кем-либо еще. Я знаю, они скажут, что это увлечение, глупая инфантильная влюбленность или перенос. «Все влюбляются в своих терапевтов», – я и теперь часто слышу эту фразу. Или они начнут говорить об этом, как о… Как это называется, когда терапевт переносит что-то на пациента?
– Контрперенос.
– Да, контрперенос. Фактически вы ведь это имели в виду, когда сказали на прошлой неделе, что Мэтью «отыгрывал» со мной свои личные проблемы. Я буду откровенна (как вы просили меня): это выводит меня из себя. Получается, что я не имею никакого значения, как будто я была случайным свидетелем каких-то сцен, разыгрываемых между ним и его матерью.
Я прикусил язык. Она была права: именно так я и думал. Вы с Мэтью оба «случайные свидетели». Ни один из вас не имел дела с реальным другим, а лишь со своей фантазией о нем. Ты влюбилась в Мэтью из-за того, что он воплощал для тебя человека, который любил тебя абсолютно и безусловно, который целиком посвятил себя твоему благополучию, твоему комфорту и развитию, который отменил твой возраст и любил тебя, как молодую прекрасную Соню, который дал тебе возможность избежать боли одиночества и подарил тебе блаженство саморастворения. Ты, может быть, и «влюбилась», но одно несомненно: ты любила не Мэтью, ты никогда не знала Мэтью.
А сам Мэтью? Кого или что любил он? Я пока не знал этого, но я не думал, что он «был влюблен» или любил. Он не любил тебя, Тельма, он тебя использовал. Он не проявлял подлинной заботы о Тельме, о настоящей, живой Тельме! Твое замечание насчет отыгрывания чего-то с его матерью, возможно, не такая уж плохая догадка.
Как будто читая мои мысли, Тельма продолжала, выставив вперед подбородок и словно бросая свои слова в многочисленную публику:
– Когда люди думают, что мы не любили друг друга по-настоящему, это сводит на нет все самое лучшее в нас. Это лишает любовь глубины и превращает ее в ничто. Любовь была и остается реальной. Ничто никогда не было для меня более реальным. Те двадцать семь дней были высшей точкой моей жизни. Это были двадцать семь дней райского блаженства, и я отдала бы все, чтобы вернуть их!
«Впечатляющая женщина», – подумал я. Она в сущности обозначила черту, за которую нельзя заходить:
– Не разрушайте самое лучшее, что у меня было. Не отнимайте то единственное настоящее событие, которое случилось в моей жизни.
Кто осмелится сделать такое, тем более по отношению к подавленной, близкой к самоубийству семидесятилетней женщине?
Но