караваны. Вдруг они превращаются в конницу, в искристый табун, срывающийся рассыпчатой скалой с вершины, – и, галлюцинируя наяву, мы подвисаем в этой чайной, где день напролет в обществе трех аксакалов глушим чай вприкуску с крошевом сухого тута.
Один аксакал похож на высохшего богатыря. Над его головой парит облезлый беличий треух. Изредка старики вспыхивают, и тогда клекот и рубящие жесты взлетают над их столиком. Но очень скоро, так же внезапно, в чайной вновь еще на несколько часов восстанавливается тишина.
К вечеру мы переходим на «тутовку». Опьянение от этого напитка ясное, как от парашютного прыжка. Мы взлетаем от двух глотков, и драма горного пейзажа – за открытой дверью и в высоких окнах веранды – тянет нас все выше…
Вдруг из-за прилавка выходит тоненькая девочка – где была раньше, скрывалась скромностью? – берет пиалу, наливает себе чай, садится за столик в углу. У меня перехватывает дыханье. Девочка непостижимо прекрасна. Прекрасна и непостижима, как низкая звездная ночь над Мургабом. Это сейчас я способен молвить. А тогда… Обреченный, я вглядываюсь в ее лицо. Скоро оно становится прозрачным, словно небо. Устыдившись, потупляю взгляд и рассматриваю вязаный орнамент на ее высоких, до колен, джурабах…
И тут происходит непоправимое. Девочка начинает тихо петь.
Она совершенно погружена в песню. Она и есть сама песня. Она поет совсем не так, как учат детей на уроках хорового пения, где они выразительно наклоняют набок головки. Девочка безукоризненно совмещает воплощение в звуке и совершенную отдаленность от той вещественности, которую он являет. Мелодия обретает телесность, и сама девочка становится прозрачной.
Ее песня без слов – и восходящий голос уносит мою душу в ослепительный простор, о котором я знал давно – как о том, что, наследуя вожделению, предшествует смерти и Богу.
Вовка толкает меня локтем – и пересаживается за столик девочки. Он заговаривает с ней – и она, залившись смущением и подбирая слова, отвечает невпопад.
Аксакалы переглядываются, один выходит. Тем временем Вовка беззаботно разглагольствует перед девочкой, неумело пытаясь кадрить. Девочка не понимает его ужимок и отвечает сердечно.
Скоро аксакал возвращается, с ним крохотный старик.
Сцапав за руку, он уводит девочку.
Упорно ведя ее между столиков, старик похож на ослика, который, впрягшись, влечет по небу легкий, но упрямый планер.
После чего к нам подсаживается худой усатый человек в кожаном пиджаке. Он разлепляет спекшиеся губы. Человек объясняет нам, что по их обычаям – обычаям езидов, – если люди видели, как незамужняя девушка разговаривала с мужчиной, который не является ее родственником, то он, этот мужчина, обязан до захода солнца посетить дом ее родителей. Иными словами, он ждет нас к себе в гости немедленно.
– Дом Нури вам покажет любой, – твердо сказал он, поднимаясь.
Мы метнулись в палатку. Вовка хотел бежать.
Он