вернулся около одиннадцати; они выпили виски, а затем Пола встала и объявила, что идет спать. Она подошла к мужу и встала рядом с ним.
– Где ты был, милый? – спросила она.
– У Эда Саундерса. Выпили по стаканчику.
– А я беспокоилась. Думала, вдруг ты меня бросил?
Она прижалась головой к его груди.
– Он такой милый, правда, Энсон? – спросила она.
– Полностью согласен! – сказал Энсон, рассмеявшись.
Она подняла голову и посмотрела на мужа.
– Ну, я готова, – сказала она. Затем повернулась к Энсону: – Хочешь увидеть наш фирменный семейный гимнастический номер?
– Конечно! – заинтересованно ответил он.
– Отлично. Начинаем!
Хагерти с легкостью подхватил ее на руки.
– Вот какой у нас номер: каждый вечер он относит меня наверх на руках! – сказала Пола. – Правда, очень мило с его стороны?
– Да! – сказал Энсон.
Хагерти слегка склонил голову, прижавшись щекой к щеке Полы.
– И я его люблю! – сказала она. – Я ведь тебе только что говорила, правда, Энсон?
– Да, – сказал он.
– Он самый-самый милый на всем свете – правда, радость моя? Ну, спокойной ночи, Энсон… Мы пошли. Ух, какой же он сильный!
– Да, – сказал Энсон.
– Я выложила для тебя пижаму Пита, найдешь ее у себя на кровати. Сладких снов! Увидимся за завтраком!
– Да, – сказал Энсон.
Старшие компаньоны в фирме настаивали, чтобы Энсон уехал на лето за границу. Уже семь лет он почти не отдыхал, говорили они. Он выдохся и нуждался в перемене обстановки. Энсон отказывался.
– Если я уеду, – говорил он, – я никогда не вернусь.
– Это просто смешно, старина! Вернешься через три месяца, и никакой депрессии! С новыми силами!
– Нет! – упрямо качал он головой. – Стоит мне остановиться, и я уже не смогу вернуться к делам. Если остановлюсь, это будет означать, что я сдался – и с делами будет покончено!
– Мы готовы рискнуть. Отдыхай хоть полгода – мы не боимся, что ты нас бросишь. Да ты и сам будешь не рад, если оставишь бизнес.
Они взяли для него билеты. Энсон им нравился – Энсон всем нравился, – и произошедшая с ним перемена нависла, словно туча, над всей фирмой. Энтузиазм, неизменно характеризующий настоящий бизнес, внимание к равным и подчиненным, подъемная сила его жизненно важного присутствия – все эти качества за последние четыре месяца под действием повышенной нервозности превратились в суетливый пессимизм мужчины «под сорок». Во всех делах он теперь представлял собой бремя и обузу.
– Если я уеду, я никогда не вернусь, – говорил он.
За три дня до его отплытия умерла при родах Пола Лежендр-Хагерти. В те дни я проводил с ним много времени, потому что мы с ним отплывали на одном пароходе, но впервые за все время нашей дружбы он не сказал мне ни слова о том, что он чувствует, и я не заметил у него ни малейшего признака каких-либо эмоций. Сильнее всего он переживал, что ему уже за тридцать – в