на меня, снова скрутили.
– Видал, я говорю, бешеный, – пыхтел амбал.
– Отпустите! – строго приказал им седой, и мне: – Сядь!
Они отпустили, я сел. Седой повернулся к директору.
– Ну, все, Михалыч, можете идти наверх. Ребят тоже забери. Я один поговорю…
– А как же… – начал Михалыч.
– Ничего, он успокоился… Двадцать тысяч приготовьте ему.
Они ушли. Седой сел напротив. Смотрел он на меня слева, искоса, сверлил своим жутким глазом, потом усмехнулся:
– Хорошо обработали? Больно?
– Терпимо, – буркнул я.
С амбалом и орлом я только злость и ненависть чувствовал, а тут понял, что не только отпустят, но и зарплату получу, расслабился, и вдруг жутковато стало. Будто передо мной сам черт сидит. Умом я понимал, что это он меня спас, но почему, зачем, что ему от меня надо. Не за душой ли моей пришел. Не по себе стало рядом с ним.
– Ребята у Михалыча тренированные, стреляют, не задумываясь, а ты к нему в кабинет живой вошел. Где научился? – спрашивает седой.
– В армии.
– Где служил?
– В Чечне.
– Спецназ?
– Снайпер.
– Вот как? И много уложил?
– Не считал.
– Не честолюбивый, значит?
– Не к чему считать было.
– И все же, человек двадцать упокоил за два года?
– За год. Первый год меня учили… За три месяца поболе двадцати набралось, а потом я по особо важным ходил.
– Интересно… И часто мазал?
– Я не мажу.
– Это ты врешь, все мажут.
– Я не мажу.
– Может, проверим? – в жутком глазу горела искра интереса.
– Давай пистолет, – расхрабрился я.
– Это потом, поговорим сначала. Значит, ты из Масловки, Протасов. Кто у тебя отец-мать, братья-сестры, расскажи поподробней.
Я стал рассказывать, он останавливал, уточнял. Когда я сказал, что мать у меня Анохина, он как-то странно хмыкнул:
– Не может быть?
– Как это не может, точно, – удивился я.
– Ну ладно, ладно, дальше…
– Ты так и не узнал, кто это был? – перебила Наташа. – Может, это какой-нибудь родственник Анохиных.
– Я потом его только два раза видел…
– Давай дальше… Я представить не могла, что ты такое пережил.
– Расспросил он меня обо всем. Даже о разных, непонятно для чего ему нужных, мелочах выспрашивал, потом говорит с усмешкой:
– Не передумал стрелять? Руки не дрожат после побоев?
– Ничего, постреляю с удовольствием, – отвечаю, хорохорюсь.
Вывел он меня из подвала, в туалет отправил умыться, привести себя в порядок, а сам ушел в кабинет к Михалычу. О чем они говорили, не знаю, но когда я вернулся из туалета, две сторублевых пачки ждали меня на столе. Седой кивнул на них, бери, и протянул руку Михалычу, прощаясь. Мы сели в джип с темными стеклами, водитель ждал его в машине. Седой