они совсем другие.
Крохотные, не то, что громовики.
У них не такие большие, как у громовиков, глаза и, наконец, они вовсе не улыбаются.
С ангелами, что нарисованы, Учителю спокойнее.
Никак не может Учитель восстановить годы и события.
Он не мучается этим, нет, это другое, игра. И в игре этой так много покоя и терпения, что сравнить ее можно только с составлением гербария.
Гербарий.
Между шестой и седьмой страницей узорный листочек вины, между двенадцатой и тринадцатой – длинный листочек послушания, между двадцатой и двадцать первой – иголочка наказания, между двадцать седьмой и двадцать восьмой – лепесток бессонницы, между тридцать второй и тридцать третей – стебелек болезни и откуда-то, вдруг, мышиный хвостик.
Фу, какая гадость!
Книга захлопывается, дабы никто не увидел.
В глазах Учителя растерянность.
Как мог мышиный хвост попасть в гербарий?
Книга захлопывается и ангелы там, внутри, целуются.
Поезд следует по расписанию.
ХРАНИТЕЛЬ Поезд следует по расписанию. Нынче ехать приятно. Не стало комаров. Вот только зябко.
Теперь бы чаю.
До Происшествия непременно надобно напиться чаю.
Когда-то чай в поездах разносили.
Теперь он был бы кстати.
Я ЖЕ И русские люди, и сама Россия опутаны провидением.
Оттого, что имеют душу слепого, осязают себя и других чувственно и чудно.
Столь сомкнуты судьбы мелочами и случайностями, что невозможно прожить жизнь, не причинив боли.
И мысли, а мысли зачастую грешны, и чаяния все сбываются, ибо услышанными бывают.
Да и как не быть им услышанными, когда всякие звуки и всякая тайна сливаются в единую просьбу?
Это одному человеку кажется, что молит только он, а мольба его, самая тихая и сокровенная, повторяется многократно и усиливается до нестерпимого крика.
Люди не задумываются над этим, не знают этого, но чувствуют это непременно, при том с самого раннего детства.
И часто страшатся просить.
И часто страшатся совершать поступки себе ли во благо, близким ли во благо, оттого, что, как знать, благом ли этот поступок обернется, пристойна ли эта просьба?
И устают от этих внутренних терзаний, и все же совершают поступки. Но вовсе не те, а совсем иные, и причиняют еще большее горе, и за то терзают себя еще больше, и желают забыться хотя бы на время, спрятаться от себя и движений своей души, и… пьют водку.
И будут пить ее в России и слабые, и сильные еще много лет.
Будто бы вижу теперь Ваше лицо, Стилист.
Вот уж, явственно вижу.
Вижу, как Вы соглашаетесь со мной.
А как же иначе?
Нужно же Вам оправдание?
Всякому человеку оно надобно.
Простите, простите меня великодушно.
Это я еще не читал прочих Ваших рассказов.
Верите Вы мне?
Нет, не верите.
Однако продолжим.
Вот и Хранитель пьет.
Он