дом культуры, и детский сад, и сносный магазин со стандартным набором продуктов и бытовых мелочей. Старались забыть о том, что была и библиотека с широким ассортиментом литературы, которую улыбчивая библиотекарша рекомендовала своим читателям, давно изучив их вкусы. В наступившие лишенные здравого смысла времена птицефабрику вдруг посчитали убыточным хозяйством, работы в поселке не стало. Все взрослое население оказалось перед фактом вынужденного безделья. Найти работу даже в ближайшем райцентре было делом не из легких. На что жить? – теперь это был самый злободневный вопрос, ответа на который большинство так и не могло найти. Ко всему добавлялись чисто бытовые неудобства, постепенно тянувшие жителей поселка не к прогрессу, а в век пещерный. Свет часто и надолго отключали, словно и не нужен он здесь никому. Летом еще куда ни шло, а вот зимой только свечи и спасали, да и за ними нужно было ехать в город, а на это не у всех были силы и средства. Благо, воду по старинке брали из колодцев, а то бы и без воды, пожалуй, остались.
Постепенно все, кто не хотели заурядной судьбы человека-выживающего, уезжали в город. Там была хоть какая-то надежда устроиться, а значит, заработать хотя бы на кусок хлеба. Сначала на них навешивали ярлыки предателей, крыс, бегущих с терпящего бедствие корабля. Тут помогать надо, а они уезжают, трудностей испугались, слабаки! Это еще жила вера в то, что все переменится к лучшему. Не угасала надежда, что наступит конец безобразию и несправедливой нищете, в которой все погрязли не по своей воле и так желали вырваться. Но время шло, а птицефабрику никто возрождать не собирался, единственный магазин не открывался. С каждым годом детей в поселке становилось все меньше. Культурная жизнь сводилась к разговорам на улицах, коротким приветствиям. Озлобились люди, потеряли всякий интерес друг к другу, даже родственники практически не общались. О чем говорить-то? Все настолько серо, настолько безрадостно, что лишний раз не охота и рот раскрывать. Одно и тоже. Мужики постепенно поспивались, женщины состарились раньше времени. Старики смирились со своей участью. Сгорбленные, немощные, они оказались заложниками этой беспросветности, надеясь на то, что хоть дети их найдут свое место в жизни, уехав отсюда. Поселковую молодежь так вообще по пальцам сосчитать можно было. Не всем, кто покинул родные места, повезло на новом месте, однако из тех, кто уехал, не вернулся никто. Слухи об успехах и неудачах уехавших каким-то непостижимым образом то и дело доходили до местных всезнаек. Сначала они без особого энтузиазма, но обсуждались, с некоторым оттенком злорадства, а вскоре забывались. Уже и судачить о ком бы то ни было не стало смысла. Поселок постепенно превращался в место доживания дряхлых старушек, забытых Богом и детьми стариков и пропойц, неизвестно как всегда находивших способ изрядно промочить горло.
Взросление Мары пришлось именно на этот период разрушения. Какое-то время она не понимала серьезности и безысходности происходящего. Она видела, что на столе все реже появляется