новой архитектуры, повсеместно возводимой на идеологически некогда значимых пустырях. После соединения Берлин сшивал себя на живую нитку живого общения, с которым искусство попросту не способно тягаться.
В Венеции такие номера не проходят. Особенно когда ты один и созерцание окружающего великолепия возможно разделить лишь с зеркалами и собственным отражением в воде.
75
Помню, как я бегал в поисках Музея Пегги Гуггенхайм по каменному лабиринту, вдруг увидел в одной из закрытых дверей репродукцию Пьетро делла Франческо и стукнулся в закрытые ворота, за которыми негр-охранник маялся от одиночества.
Сейчас я понимаю, что случайно тогда попал к палаццо Чини, одному из немногих и достаточно локальных частных собраний, только в 2014-м открытому для посетителей. По крайней мере, в этой стороне Дорсодуро, по дороге к Пегги, есть лишь один такой вменяемый художественный музей. А тогда из-за неопытности, что ли, или же из-за спешки мне показалось, что вся Венеция состоит из негласных коллекций, неизвестных широкой публике.
Я даже не понял, отказал мне охранник или же, если бы я продолжил ломиться, позволил осмотреть это главное в Венеции собрание невенецианской (но феррарской, тосканской и даже флорентийской) живописи, так как время тикало в висках, утекая в каналы и еще один музей был очевидным (несъедобным) перебором.
От двери я отпрянул быстрее, чем негр среагировал: в голове все мелькало и мельтешило, вали валом – потом разберем, приведем в порядок. Дико унизительное чувство скорописи, осознание которого приходит лишь в трезвом уме и в твердой памяти. То есть не тогда и не там, на бегу и уже не у Пегги, посещение которой используется как передышка в кроссе. Отдышаться, разглядывая Дали и Миро, оказывается важнее, чем сами эти старинные нынче художники с дырявой харизмой.
Но, кажется, именно тогда я и придумал, что сюда можно вернуться, только сочинив сюжет для своей новой книги. Пусть это будет роман, обязательно любовный, хотя и с детективно-искусствоведческой интригой.
76
Я же тогда еще не знал, что романы, для того чтобы волновать, увлекая за собой, растут, вырастая из конкретных жизненных обстоятельств, из большой беды или еще более большого одиночества, а отвлеченные кунштюки да умозрительные построения – изначально мертвы. Думал только о том, как разложить свою страсть и похоть по этому городу на сюжетные блоки.
И хотя дело было до всех ден браунов и пересов-реверте, мне было важно двигать фабулу через искусство, сконцентрированное, ну, скажем, в церквях – самой заметной черте местной топонимики, доступной туристу.
Значит, нужно, чтобы герой метался по соборам и базиликам, пытаясь разгадать какую-то тайну – собственную или чужую. Внезапно узнавший что-то судьбоносное, он ищет таинственный символ, следы заговора или убийства. Именно это и позволяет мне дать «широкую панораму» венецианской культуры, постепенно раскрывающей пространство искусствоведческого квеста.
А