нравятся наши солдаты, они сильные, высокие, всегда улыбаются: «Знаю, знаю, чей ты. Хороший у тебя отец». Когда солдаты идут строем на обед, останавливаюсь и жду, грянет лихо или нет: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!» Если да, можно вприпрыжку бежать дальше. А когда спать ложимся, и издалека доносится: «Вьётся, вьётся знамя полковое, командиры впереди…», становится уютнее и теплее в нашем доме.
Вечером гулял, завернул в солдатский клуб, уселся на пол перед первым рядом и вместе с солдатами в тишине смотрел «Летят журавли» на стареньком экране под красным полотнищем, на котором белым – «Да здравствует 40-я годовщина Великого Октября!» А меня в это время по всему городку искали!
Но не часто в клубе бывает тихо. Если показывают сладостный момент, обязательно у входа кто-то крикнет: «Дежурный (или такой-то) – на выход!», чтоб нарочно сорвать с места того, кому не положено расслабляться или того, над кем хочется пошутить. Когда виновник возвращается с претензией, становится ясно, то была игра, и раздаётся дружный хохот. А бывает, просто кричат: «Дежурный!», и снова хохот, значит, момент такой. Хорошие солдаты были в Германии!
Примерно 1958. Иду со школы. Навстречу – немецкий мальчик на велосипеде, впереди на поводке собака, он мне: «Мальчик, у меня собака!» Я в ответ: «Ду – швайн!» Зачем? До сих пор корю себя за это.
Копались вблизи двора, нашли патрон, положили в костёр и отбежали к стрельбищу. Смотрим, папа с соседом идут на обед и как раз пересекают тир, нас не видят, а когда подошли к обваловке, раздался выстрел. Папа отскочил в сторону, прильнул к валу и стал внимательно смотреть вперед. Потом мы оправдывались, что не хотели напугать, мы играли, но только недавно понял, что папа, не ведая того, показал нам то, чему научила его война.
Близится ночь, звёзды высыпали погулять. Все стоим у подъезда нашего дома, ждём, когда «второй» советский спутник пролетит, кому-то даже время известно. Одна из мам тихонько начинает напевать: «Летят перелётные птицы…», песню подхватывают другие и тоже тихо. А вот и спутник! Но я его вижу совсем коротко, у карниза, и он уходит…
В январе 60-го поздним вечером в Магдебурге, где на подъезде к вокзалу ещё можно было видеть разрушенные войной здания, мы в последний раз поужинали в немецком ресторане, ножи и вилки сложили так, как показал папа, дав этим знать официанту, что наши тарелочки можно убрать. Дождались своего часа, зашли в вагон и выехали в Союз, в долгожданную неизвестность.
Уже понимаем с братом – и потому молчим – что с этого дня только сновидения принесут нас в военный городок в Рослау и подарят минуты беззаботной жизни. Наверное, в мыслях родителей всё выглядело иначе: они переступали черту, и уходили в прошлое годы жизни, содержание которых определила соединившая их война и военная служба. Они приближались к тому, к чему папа в последние месяцы всё чаще и чаще обращался вслух и в мечтах – быть рядом с близкими ему людьми, вернуться в милые сердцу места: в родное село, где вырос, в город, где учился и откуда ушел на фронт. Маме после войны