говорил «Madame Bovary – c’est moi». Сейчас попробую вспомнить. Это могло быть истинное утверждение. Это могла быть шутка. Это могло быть отсылкой к тому эпизоду, когда Сервантеса спросили: Дон Кихот – это он? Это могла быть отговорка: к нему же приставали все кому не лень, чтобы он указал прототип – это она? а может, вон та, другая? – и он ответил: да нет же, это я. Это могло быть намерение выразить близость, которую автор чувствует по отношению к своей героине. Нет, между тобой и твоими персонажами всегда есть какая-то дистанция. Мне нравится Марта Кокрейн, но не думаю, чтобы она могла заменить меня.
Воспоминания о бенефисе в «Бриджит Джонс» и советских гаишниках действуют на мистера Барнса размягчающе. Он чаще начинает улыбаться, демонстрируя мне свои зубы, – как выражаются в таких случаях деликатные американцы, «английские». Мало-помалу он, кажется, забывает об инциденте с гномами и приходит в более благодушное настроение, принимаясь самостоятельно импровизировать на предложенные ранее темы.
– Есть, мне кажется, своя прелесть в том, что, пока я пишу художественные произведения, моя биография становится все более и более вымышленной. Я даже не имел бы ничего против, если бы для каждой страны существовало особенное описание моего характера, для русских одно, для французов другое. Где-то Барнс будет этаким сахар-медовичем, а где-то – агрессивным циником.
Я соглашаюсь с ним, что такое, в принципе, можно было бы устроить.
Неожиданно он не без удовлетворения вспоминает о своем российском Букере:
– Едва ли это столь уж существенно для русских читателей. Однако, возможно, мне следовало бы убедить моих английских издателей снабдить этой информацией и мои домашние публикации.
Реплика сопровождается чем-то вроде «хихикания»; в целом, пожалуй, в разговоре он не так остроумен, как его герои. Будь я стопроцентно уверен в том, что понимаю все, что он говорит, то назвал бы его несколько пресноватым: английский бутерброд с огурцом.
Уже на пороге, в последний раз разглядывая лепнины со львами и готовясь нырнуть в хэмпстедскую тьму, я думаю о том, что раз уж мне сошел с рук вопрос про гномов, то можно высказать ему и все остальное:
Э-эх, я-то думал, вы циник с гномами и попугаем, а вы-то ни в городе Богдан ни в селе Селифан.
Сходство с Альтовым, ранее казавшееся разительным и особенно усугублявшееся в те моменты, когда он сам начинал прихохатывать над своими собственными репликами, окончательно пропадает; ничего, решительным образом ничего смешного. Ни о каком рукопожатии на прощание и речи быть не может.
– Что ж, пожалуй, вы правы. Наверное, вам лучше все-таки придумать какой-то другой текст для моих обложек. Прощайте.
Эфиопика
В 1983 году Грэм Хэнкок, специальный корреспондент The Economist в Восточной Африке, пошел в кино. Дело было в Найроби, в зале давали премьеру спилберговского фильма об Индиане Джонсе – «Индиана Джонс: В поисках утраченного Ковчега». Герой Харрисона Форда, археолог и авантюрист,