его в поселок туда и обратно.
Он завернул в проулок и поднялся в улицу. У крайнего заплота, у кустов крапивы, лошадь оступилась и, словно испугавшись кого-то, вдруг перешла на рысь, но хозяин сдержал ее, натянув поводья.
У ворот Кожемякин спешился, отворил ворота и повел коня внутрь темного уже двора. Подвел к яслям, задвинул вход жердью. Не во дворе ночевать бы по летнему времени коню, но Кожемякин боялся его отпускать в лес одного, спутанного, с боталом на шее – уведут. Не те времена, когда артельный табун пасся в километре от деревни. Коня живо спустят на колбасу. Полковник не отпустит его. Не для того покупал. И не уедет отсюда никогда, потому что эта деревня, расположенная в трех тысячах километров от Москвы, – его родная деревня. Отсюда он уехал поступать в военное училище. Здесь стоял их родной с матерью дом. Не для того он сюда возвращался. Он разведет фермерское хозяйство, потому что еще молод. Ему это, безусловно, удастся.
Он ступил в сени, и на голову внезапно обрушился удар. Тяжелый. Возможно, это был березовый кол, потому что полковник сразу потерял сознание. «Воры, – успел подумать он, – коня уведут…»
От сильной боли в плечевых суставах он вновь пришел в себя: кто-то пытался отвинтить ему руки. Голова не соображала. Шея затекла.
С трудом разлепив глаза, он с ужасом понял, что стоит на кончиках пальцев, словно балерина в каком-нибудь театре, а руки, сведенные позади, безудержно тянутся кверху. Перед глазами лишь пол. Широкие половицы заляпаны каплями крови. Его крови. Она капала из разбитой головы. Видны чьи-то ноги, обутые в армейские спецназовские ботинки с заправленными внутрь черными брюками. Больше ничего не видно. Лишь слышно, как гремит телевизор.
– Пришел в себя. Освободи натяжение, – услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.
– Как ты, Михалыч? – насмешливо спросил тот же голос.
Кожемякин промолчал.
– Поговорим? – И, не дожидаясь ответа: – Тогда с приездом тебя.
Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать непрошеных гостей. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет и в помине. Точно, у него нет. Надо бы только помнить: чем быстрее развяжешь язык, тем короче окажется жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.
– С приездом, говорю! – повторил мужик. – И с новым местом жительства…
В углу угодливо хохотнули.
Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль, не торопясь, уходила из плеч.
– Дыба – вещь надежная… – тараторил мужик. – Главное, ничего не надо придумывать… Кусок веревки – и наслаждайся…
Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало старинное кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели – «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…
– Вы ж ему весь скворечник разбили, – продолжал упражняться все тот же голос. – Наложите повязку, пока не истек.
Ботинки переступили с места