выглядит?
– Даже самые прекрасные создания могут быть ядовитыми. Борец аптечный, например, или ландыш – оба они растут в твоем любимом саду Моне наверху, у Святой лестницы, но я бы никогда не решилась приблизиться к ним без перчаток.
– А прихожанам они не мешают?
Она качает головой.
– В основном прихожане воздерживаются от того, чтобы лакомиться ландшафтом. Но не в этом дело, Сейдж. Дело в том, что мой сон – это знак.
– Что мои руки стали съедобными? – говорю я. – Послушай, Мэри, не строй из себя праведницу. То, чем я занимаюсь в свободное от работы время, – мое личное дело. И ты прекрасно знаешь, что в Бога я не верю.
Она преграждает мне дорогу.
– Но это совершенно не значит, что Он в тебя не верует, – возражает она.
Шрам у меня на лице начинает покалывать. В левом глазу появляется резь, как было несколько месяцев после операции. Казалось, что я рыдаю над всеми закрытыми в будущем возможностями, хотя тогда я еще этого не понимала. Может быть, старомодно и – как ни иронично это звучит! – по-библейски верить, что уродство тела – признак уродства души, что шрамы и родинки – внешние признаки какого-то внутреннего порока, но в моем случае это высказывание абсолютно правдиво. Я совершила нечто ужасное, и каждый раз, когда вижу свое отражение в зеркале, оно мне об этом напоминает. Для большинства женщин спать с женатым мужчиной неправильно? Разумеется, но я не такая, как большинство женщин. Возможно, поэтому, несмотря на то что прежняя я никогда бы не влюбилась в Адама, я-новая нырнула в этот омут с головой. И дело не в том, что я чувствую, будто мне даровано такое право или я заслуживаю быть только с чужим мужем. Все дело в том, что я не верю, что заслуживаю чего-то большего.
Я не социопатка. И не горжусь своим романом. Но чаще всего я придумываю для него оправдание. То, что сегодня Мэри залезла мне в душу, означает, что я устала или стала более уязвимой, чем мне казалось. Или и то и другое вместе.
– А как же быть с той бедняжкой, Сейдж?
Бедняжка – это жена Адама. Этой бедняжке принадлежит мужчина, которого я люблю, и у них есть двое чудесных детей, и лицо у нее гладкое, без шрамов. Эта бедняжка получает все, что пожелает, на блюдечке с голубой каемочкой.
Я беру острый нож и начинаю крестообразно надрезать верхушки горячих булочек.
– Если хочешь себя жалеть, – продолжает Мэри, – делай это так, чтобы не разрушать жизни других людей.
Я острием ножа указываю на свой шрам.
– Думаешь, я об этом мечтала? – спрашиваю я. – Думаешь, я каждый день не мечтаю о том, чтобы у меня было все, как у других людей: работа с девяти до пяти, возможность прогуливаться по улице без того, чтобы дети показывали на тебя пальцами, мужчина, который считал бы меня красавицей?
– Ты и так можешь все это иметь, – уверяет Мэри, заключая меня в объятия. – Только ты сама себя убедила, что недостойна этого. Сейдж, ты хороший человек.
Хочется ей верить. Как хочется ей верить!
– В таком случае, видимо, и хорошие люди совершают дурные поступки, –