картошка-тошка-тошка-тошка…
– Здравствуйте, пионеры, – отвечает им картошка, безжалостно пожирая старую плоть пионерскую.
Потому что «картошка» – это время, и оно всех сожрёт: и тех, кто постарше, и тех, кто помоложе, и тех, кто только-только появился-народился на этот свет, и даже тех, кто ещё лишь в зачатии.
И всё же, и всё же, и всё же.
И всё же над горизонтом медленно, но верно встают три солнца.
Солнце Вера, солнце Надежда и солнце Любовь.
Отщепенец Епифанов
Епифанову и смолоду-то женщины не очень нравились, а уж под старость и вовсе нравиться перестали. Вечно беспокойные, вечно переживающие по пустякам, ну прямо как собаки (не в обиду собакам будет сказано). Не хотелось больше Епифанову ни разговаривать с женщинами, то есть бросать слова на ветер; ни тем более слушать их, заранее зная всё, что они скажут. И уж тем более не хотелось Епифанову тратить на женщин деньги. Все деньги, отпущенные ему за жизнь на женщин, Епифанов уже давно потратил.
А хотелось Епифанову существа, похожего на женщину. Чтобы оно приходило из ниоткуда и уходило в никуда. Нет, пожалуй что и этого ему не хотелось. Потому как если, положим, существо, похожее на женщину, вечером придёт из ниоткуда, то весь вечер, считай, насмарку, а следом и вся ночь коту под хвост. А потом ещё и утро будет потеряно: пока оно – существо – соберётся да пока уйдёт в своё никуда.
Идеально Епифанову подходил бы сказочный вариант: «Встань передо мной, как лист перед травой». А потом, когда Епифанов удовлетворил бы свою телесную нужду, женщина, ну то есть существо, похожее на женщину – чпок! – и лопалось бы, как мыльный пузырь.
Женщин, конечно же, такой епифановский, чисто утилитарный подход к любви не устраивал. Женщинам хотелось выматывать своею любовью и выматываться самим, поглощать и поглощаться, растворять и растворяться… Ну и, разумеется, оплодотворяться и размножаться. Женщине ведь мало себя одной, ей непременно хочется раздвоѝться, растроѝться, а то и расчетверѝться… При этом женщины напрочь игнорируют общеизвестный факт, что они – женщины – не воспроизводят себя самих, как таковых, а производят совсем других людей. Отсюда и все женские заморочки. Женщине с самой-то собой нелегко разобраться, а тут приходится махать на себя рукой и разбираться с совершенно посторонними людьми; лишь только потому, что они – эти посторонние – появились не через дверь, а через совсем другое место. И ничего уже не поделаешь. Обратно ведь не родишь. Капкан захлопнулся, а чувство долга и чувство ответственности, в свою очередь, гипертрофировались до невероятных, можно даже сказать – неприличных размеров.
Короче говоря, женской способности к размножению Епифанов больше всего терпеть не мог. На епифановской шкале жизненных ценностей дети стояли в одном ряду с тараканами, слизняками и пиявками, а потому и вызывали у Епифанова стойкое чувство отвращения.
Объективности ради следует отметить, что и мужчин Епифанов