они уже были плохими.
На этом разговор выдохся. Но прежнего названия всё-таки было немного жалко – в нём Сидельникову чудилось жутковатое бандитское обаяние. Упразднённая фамилия однажды выкажет себя, документально слившись с неописуемой мордой, уместной разве что в ночных кошмарах: когда через уйму лет, копаясь в завалах букинистической лавки, Сидельников возьмёт в руки нарядную книгу с жизнеописаниями всех тех, кто сподобился быть похороненным у Кремлёвской стены и в самой стене, со случайно открытой страницы его одарит нежной людоедской улыбкой деятель с бычьими глазами, расставленными на ширину чугунных скул, – незабвенный Матвей Шкирятов.
Но пока это только улица, где живёт Роза, где за провинциальностью места и неподвижностью времени, за убогой роскошью предстоящей воскресной прогулки укрывается, то есть едва прячет себя, неизбежная близкая радость. Именно ей служило, для неё было создано всё, что попадалось им на пути.
А попадался, во-первых, магазин «Галантерея», куда нельзя было не заглянуть. Это называлось «пойти поглядеть бриллианты». Роза, правда, предпочитала отдел с нитками и пуговицами, где и глазу не на чем остановиться, зато Сидельников сразу приникал к прилавку с драгоценностями. Солнце еле протискивалось через немытое магазинное окно и снова входило в силу на этой витрине благодаря великолепной бензиновой луже, разъятой на крупные гранёные осколки по два с чем-то рубля за штуку. Здесь же плавали, переливаясь, бутылочная зелень и остекленевшие винные ягоды такой глубины и прозрачности, что это не могло быть ничем иным, кроме изумрудов и рубинов. Перечисленные красоты никогда не убывали, поскольку их никто не покупал. Впрочем, Сидельникову не приходило в голову, что сокровище может быть куплено кем угодно, взято в руку, положено в карман. Впечатление усугубляли неземные запахи пудры «Кармен» и одеколона «Шипр».
После галантерейных изысков уличные воздух и свет оказывались пресными и блёклыми. Но это не означало разочарования. День стоял с открытым лицом, где каждая черта была твёрдым обещанием баснословного будущего, которое невозможно отменить.
Свидетельства являли себя сами: возглас тётки, забредшей из пригорода с тяжёлыми бидонами («Кому молока-а?»); приветливость коротконогой встречной дворняги; лёгкая походка Розы; и уже на повороте к проспекту Ленина – фанерные афиши у кинотеатра «Мир» с «Королевой бензоколонки» и «Возвращением Вероники». Из этих незнакомых названий Сидельников умудрялся вычитывать гораздо больше, чем вообще может уместиться в любом, самом потрясающем фильме.
Всё видимое навлекало на себя голод и жажду – кусты волчьей ягоды посреди газона, радуга на побегушках у поливальной машины или категоричная надпись на стекле магазина: «Если хочешь быть красивой, будь ею!» Спросил бы кто-нибудь в тот момент Сидельникова, чего ему не хочется, – он не смог бы ответить. Потому что хотелось – всего. Тем приятнее была мука молчаливой сдержанности, поощряемая их негласным уговором с Розой.
И не было ничего странного в том, что при заходе в ближайший гастроном Роза немедленно покупала Сидельникову стакан