и мать покрикивают на нее и тем как бы снимают с нее ответственность за все, что происходит. Она лежала поверх одеяла с подложенными под спину подушками и неуклюже, так как мешал живот, натягивала на ноги белые шерстяные носки.
В этой маленькой спальне, полной женщин, Погодин чувствовал себя совершенно ненужным. Все отлично происходило без его участия и как бы вне его воли. Инстинкт заставлял его бестолково топтаться на месте, не терять жену из поля зрения и защищать ее от хищников. Но хищников не было, и поэтому Погодин ходил по комнате, нервируя тещу, которой приходилось все время отодвигать ноги, и раздражая своим мельтешением тетку. Тетка была в их квартире только второй или третий раз, но телефон был уже ею совершенно приручен, и его длинный шнур, весь вдруг целиком поместившийся в комнате, послушно свивался в кольцо возле теткиных ног, точно кобра, завороженная факиром.
Погодин пытался посоветовать отвезти Дашу в их районный роддом, находившийся совсем рядом, всего в трех улицах, но на него замахали руками и мать, и тетка; даже жена, своего мнения не имевшая, поддалась общему порыву и махнула на мужа рукой с зажатым белым носком.
По этой причине Погодин обрадовался, когда тетка попросила его выйти во двор и посмотреть, закрыла ли она в спешке машину и не мешает ли теткин автомобиль проезду других машин. Понимая, что это поручение не важное, а скорее устраняющее его из квартиры, чтобы он не мешал, Погодин все же согласился играть по этим правилам и сделал вид, что задание это вполне ответственное и истинно мужское.
Осторожно прикрыв за собой дверь, он вышел на лестницу, спустился и, оказавшись на улице, глубоко вдохнул влажный воздух, в котором еще плавал утренний туман.
Утро было серое, свежее, на асфальте шуршала листва. Погодин обошел вокруг теткиной машины. Как он и предполагал, она была надежно припаркована, все двери закрыты, а на приборном щитке, видном в боковое стекло, мигала красная лампочка сигнализации. Погодин усмехнулся и пошел бродить по двору, совсем еще по-утреннему пустому. Все было тихо, лишь в отдалении, за углом дома, слышался равномерный шорох метлы дворника.
Мимо Погодина прошел немолодой, с ржавой щетиной мужчина, за которым плелся старый доберман. И хозяин и собака выглядели буднично: мужчина позевывал и курил, а собака равнодушно нюхала камни и посматривала по сторонам, и по тому, как она это делала, видно было, что ей все равно – гулять или сидеть дома.
«Гуляет, будто ничего не происходит! У него обыкновенный, заурядный день, такой, как был вчера или позавчера; придет с собакой домой, оденется, позавтракает – и на работу. А реши я ему ни с того ни с сего сказать, что у меня жена рожает, ему было бы неинтересно. Может, выдавил бы улыбку, что-то буркнул и все», – размышлял Погодин, провожая мужчину взглядом и ощущая глубокую несправедливость того, что ребенок его так же неинтересен другим людям, как ему самому малоинтересны были прежде чужие дети и многие события чужой жизни.
«Но разве можно его обвинять в черствости? А если бы все было