Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон
его воплощенной квинтэссенцией творческой энергии elan vital), – сколько его онтологической всеохватности. Проще говоря, философ сомневается в том, что бытие искусства как концентрированной духовной энергии человека равно значимо для всех людей, что оно пересекается с бытием каждого индивида. «…В ранних его произведениях именно деятельность в сфере искусства выступала как пример проявления подлинных, глубинных сил и способностей человека, выражения его индивидуальности и свободы»[736], – комментирует Блауберг.
Надо добавить, что в высшей оценке гносеологических возможностей искусства Бергсон выступает наследником эстетической традиции романтизма, ярким представителем которой во Франции был Шарль Бодлер. «…Искусство, с точки зрения Бодлера, способствует познанию внутренней сущности вещей ничуть не меньше, а может быть, и больше, чем наука. <…> Когда Бодлер, говоря о живописи и рисунках Гойи, замечает, что это „искусство и реалистическое и трансцендентное“… он имеет в виду этот содержательный, познавательный аспект творчества – дар художников и поэтов прозревать в вещах их скрытую сущность и гармонию. Это и есть бодлеровский „сверхнатурализм“…»[737]. Присутствуют и некоторые параллели бергсоновских идей с идеями, кристаллизовавшимися в немецком романтизме. «В своих работах он соотносил философскую интуицию с эстетической, представлял художественное творчество как сферу свободы, а художника – как проводника в царство подлинной реальности, что сближает его воззрения с идеями романтиков и Шеллинга…»[738], – комментирует И. Блауберг. В то же время исследователь оговаривается, что не удалось обнаружить какие-либо определенные свидетельства бергсоновского «интереса к творчеству романтиков, возможно, он просто воспринял идеи, „носившиеся в воздухе“»[739].
В более поздние годы, однако, Бергсон несколько изменил свою точку зрения на искусство: так, в докладе «Философская интуиция» (1911), в двух оксфордских лекциях, объединенных под названием «Восприятие изменчивости» (1911), в работе «Возможное и действительное» (1930) прослеживается мысль о том, что искусство не может выступать для всех образцом интуитивного познания, оно приносит духовное наслаждение, «и то лишь изредка», «только людям, избранным природой и судьбой»[740]. «Так вот, то, что природа делает время от времени, по рассеянности, для избранных, не могла ли бы философия делать для всех другим способом и в другом направлении?»[741] – вопрошает Бергсон. Спустя двадцать лет делает вывод: «Реальность, рождающаяся на наших глазах, будет постоянно давать каждому из нас то удовлетворение, какое искусство дарует время от времени» лишь «баловням судьбы»[742]. «…Искусство, похоже, становится у Бергсона излишним»[743], – резюмирует Ф. Нэтеркотт.
Действительно, «Философская интуиция» завершается примечательными строками: если искусство способно даровать наслаждение, а наука «со всеми своими практическими приложениями, нацеленными на удобство существования,