получить руку дочери императора для своего сына Святослава, представители которого находились в ее свите: Ольга тогда стала бы свекровью багрянородной принцессы и могла получить высшее придворное женское звание „опоясанной патриции“. Однако в сочинении „О церемониях византийского двора“ русская княгиня не носит этого титула, но пользуется связанными с ним прерогативами. Вероятно, если матримониальные проекты Ольги не имели успеха, император постарался компенсировать их, воздавая почести, которые она имела бы в случае женитьбы ее сына на византийской принцессе. Кроме того, он пожаловал ей денежную сумму, в три раза большую, чем та, которую она получила бы как опоясанная патриция в рамках обычных придворных раздач»[65].
Византийские политики (в отношении Болгарии, алан, Руси) очень хорошо показали, что христианские домыслы и религиозная система империи являлись чаще всего мощными политическими средствами воздействия на окружающие народы и государства. Ольга могла креститься и в Киеве, но это крещение пожилой княгини в языческой стране при наличии языческой дружины и наследника-язычника могло не иметь никакого политического резонанса. Крещение на родине, будь оно историческим фактором, должно было бы остаться частным делом Ольги. Оно могло быть явным или тайным – это не имеет значения. Важнее, что оно не превращалось в политический и тем более внешнеполитический акт. Другое дело – крещение русской княгини в Византии. Этот акт сразу же превращался из частного вопроса в определенный политический шаг. И в этом случае, думается, никого не интересовало – христианкой или язычницей приехала Ольга в Константинополь.
В летописи отмечается, что распространение христианства на Руси представляло для Ольги серьезные трудности.
В Константинополе она жаловалась патриарху: «Люди мои язычники и сын мой, – да сохранит меня Бог от всякого зла»[66]. В этих словах отражено понимание всей сложности введения христианства на Руси, где чрезвычайно сильно было язычество и где истинным язычником перед лицом набирающего силу на Руси христианства показал себя молодой князь Святослав Игоревич. Возвращаясь на Русь, Ольга боялась «всякого зла». Но на этом данный мотив не кончается. Летопись повествует далее, что, прибыв на родину, великая княгиня пыталась склонить к христианству Святослава, но безуспешно. «Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом, и учила его мать принять крещение, но он и не думал, и не прислушивался к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем»[67]. Ольга настаивала: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь, если и ты познаешь – ты тоже станешь радоваться». На это князь Святослав заявил: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Ольга же отвечала ему: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». «Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям»[68], – заключает летописец.
За церковной фразеологией и религиозными сентенциями