ядя на бант, а затем потянулся и зычно крикнул:
– Тимофей!
За стеной раздался странный звук – как если бы лошадь припала со страху на колено.
– Тимофей! – еще раз крикнул он, вставая и набрасывая на плечи халат. – Ты отдал в починку подпругу?
В комнату вошел слуга в изношенном нанковом сюртуке. Одной рукой он поспешно обтирал губы и верхнюю часть бороды, в другой держал большой сосуд. Поставив его на пол, денщик опасливо отошел в сторонку.
– Так ты отдал подпругу в починку, я спрашиваю?! – спросил Ржевский со строгостью.
– Никак нет, не отдал.
– Почему ж не отдал, каналья?
Тимофей что-то забубнил в свое оправдание, но поручик махнул на него рукой:
– Хватит, хватит! У меня и без того голова идет кругом.
– Это у тебя, барин, после вчерашнего! – подсказал слуга. – Незачем было херес с мадерою мешать.
– А-а-а! – Ржевский поморщился. – Что уж теперь говорить… И снилось потом черт-те что после этого хересу! Будто сижу я на гауптвахте, скучаю, и вдруг мне подают некий альбом. Только я открыл его, как из страниц стали выскакивать голые девицы. Можешь ли ты, Тимофей, себе такое представить?
Тимофей ничего не ответил, только потупился, а Ржевский продолжил:
– Поначалу-то смотрю: ба – девицы-то все плоские, точно цветы, слежавшиеся между страницами. Но скоро, однако ж, стали понемножку объем обретать, кокетничать со мною, коньяку просить. А где ж взять коньяку на гауптвахте? А в карманах будто у меня полно крошек, ну я и принялся кормить этими крошками девиц, чтобы они хоть немного подросли. Ан нет, никак не растут! Так и мучился с ними, пока не проснулся! Вот напасть! Интересно, к чему мне такое приснилось?
С этими словами поручик, распахивая халат, направился к сосуду. Слуга попятился еще дальше, однако поручик вдруг глянул на стол и остановился.
На столе стояло несколько пустых бутылок из-под хересу, какие-то плошки и склянки, тут же лежали курительные трубки, а посередине всего этого, точно вельможа среди бедных просителей, красовался белый пакет.
– А что это там на столе? – спросил Ржевский.
– А что там? – тоже как будто удивился Тимофей. – Надо полагать – вчерашние ваши остатки.
– Я спрашиваю – что там посередине?
– Письмо.
– Письмо? Как оно тут оказалось? – с этими словами Ржевский решительно направился к столу.
Он взял письмо и, разглядывая конверт, на котором были изображены два голубка, держащие в клювах оливковую ветвь и надпись «Сердечному другу», задумчиво произнес:
– Вчера этого письма, кажись, не было.
– Вчера не было, – подтвердил слуга. – Его сегодня утром баба принесла, а я на стол положил.
– Баба? Какая еще баба?
– А пес ее знает какая. Пришла и велела вам, барин, передать.
– Что ж, молода, хороша?
– Какое там – старуха. Посыльная.
– От кого ж посыльная?
– Не сказалась.
Ржевский разорвал конверт и вытащил из него письмо, а также сложенный вдвое лист тонкого пергамента, где находился засушенный голубой цветок. Цветок вместе с пергаментом поручик бесцеремонно бросил на стол и принялся за чтение.
Поначалу он читал с той веселой бойкостью, с какой бобер подгрызает молодую осинку, затем лицо его сделалось как у важного начальника, которому по оплошности подали некое недостойное его внимания прошение, и наконец, ус его как бы сам собою вздыбился, и поручик воскликнул:
– Что за вздор? Просто глазам своим не верю! Она пишет, что понесла от меня ребенка!
– Ребенка? – спросил слуга. – Кто ж его понес?
– Откуда ж я знаю! Пишет, что любит меня, что понесла от меня ребенка, а кто она – поди догадайся!
– Оченно просто могла понесть… При вашей-то хватке… Вот, к примеру, мадам… как бишь ее…
– При чем здесь моя хватка и какая-то бишь мадам?! – перебил его барин. – Конечно, любая может понесть при известных обстоятельствах… Однако ж мне хотелось бы понять, кто именно такое пишет!
– Что ж она, понесла и не подписалась?
– «Я» в конце письма написала, и все! Вот! – Ржевский в сердцах ткнул пальцем в бумагу. – «Я» и больше ничего! Какая досада!
– Стало быть, вы ее хорошо знаете, коль она так по-свойски подписалась, – рассудительно сказал Тимофей.
– Мало ль кого я хорошо знаю! Я полгорода хорошо знаю. Все-таки надобно соображение иметь, чтоб писать вместо имени «я»! Поди тут теперь догадайся, кто это!
– Что ж она еще пишет?
– Да всякий вздор! – Ржевский вновь ткнул пальцем в бумагу. – Вот, например: «Я помню то мгновенье, когда нам удалось соединить наши руки, и вы восторженно воскликнули: «О, это знак судьбы, говорящий о том, что мы будем вместе»… Хм… стал бы я восклицать такое… Соединились руки, и вот уже знак судьбы…. Эдак во всем можно