ноздрей побегут потоки склизкой влаги, а глаза – глаза достойного Семьянина! – станут слезиться, как у распоследнего бетельщика.
И женщины отвернутся от Авова. И жизнь его на всё время цветения станет бессмысленной.
Авов, покряхтывая, вылез из розовой воды и по мозаичному полу пошёл к покоям, где ожидала его любимая ласковая массажистка, бесподобная Анеле.
Он лёг на скамью, подставив свою спину ударам и поглаживаниям, и привычно застонал под первыми, нарочито грубыми щипками, с трепетом ожидая, что сейчас они кончатся, и он забудется сладкой дремотой в ласковых руках. Вот сейчас, сейчас Анеле станет мягко гладить его спину, бока, потом живот… О, счастье!
А потом будет то, что происходит всегда в это время дня. Авов задремлет и в полусне ощутит губы Анеле и щекочущие острия её грудей… Ох, счастье! Не меньшее, может быть, чем ежедневный обед из 18-ти редчайших блюд.
Завтра, завтра начнётся гнусная болезнь, и долгие весенние дни Авов уже не будет испытывать такого наслаждения, оно будет отравлено насморком, язвами, тяжёлой мигренью.
АВОВ (сон)
«На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?»
Да, да он тоже знает эту считалочку! Он тоже хочет закричать, не то запеть и побежать за Алимдюлой, вообще-то ябедой и задавакой, но с такой косой, с таким огромным белым бантом на затылке! Когда она убегает от него, бант подпрыгивает в кустах, как бабочка. Он не видел таких огромных бабочек, может быть, поэтому ему так хочется догнать Алимдюлу.
Ужасно хочется дернуть за ленточку, так чтобы бант развязался и ослабла тугая коса. Алимдюла заревёт, глаза станут маленькими, а рот большим. «Всё скажу!» – заорёт она, и он знает, что она действительно сегодня же за обедом всё расскажет своей матери, а та придёт жаловаться, но это ему почему-то совсем не страшно.
Может быть, потому, что когда она отревётся, она сядет где-нибудь на пне, перекинет остатки косы через плечо, распустит волосы, а потом будет долго сидеть и старательно переплетать прядки, пока не сведёт их в тугой золотистый хвост. И глаза у неё снова будут большие, зелёные, как пруд, в котором они ловят на удочку пиявок.
А он не будет смотреть на неё, он будет бегать вокруг и хлестать палкой по кустам, сшибая листья, но мешать ей не будет и, хотя даже не поглядит в её сторону, всё-всё увидит: и большие зелёные глаза, и золотистый длинный хвост.
«Догоняй, Авов!» – Алимдюла уже далеко…»
25 января
Я хочу, чёрт возьми, чтобы с каждым днём у меня связывалось что-нибудь хорошее – хотя бы ассоциации. Ан нет – такой хороший день, Татьянин день… ну-с, а что я могу про него сказать? Татьяной зовут мою ужасную сослуживицу. Как сейчас помню, Татьяной звали нашу учительницу по биологии – несусветную дуру и злую бабу. Эх, бедный Пушкин!..
С другой стороны, 25 января – день рождения магаданского дяди Штанинниковых, который присылает им красную икру. И каждый божий раз, садясь за стол у них, я слышу: «Кушайте икорку, чай,