подавать трап с веревочными перилами, за которые Амендралехо ухватился первым, оттолкнув стражников и первым взбежал, не преминув за собой так незаметно, словно закрывал калитку перевернуть на бок трап, с которого попадали прямо в воду.
Суровое лицо сурового человека нисколько не просветлело и наоборот даже еще более помрачнело. Но главное было не сникать, и Амендралехо подойдя настолько близко, насколько его допустили, поклонился, подав пример чисто европейской изысканности в том. Вид однако у аристократа на голой груди камзол и рубашка хвостом из кармана был какой-то неподготовленный и даже разнузданный. Не зная о чем и на каком языке с ним можно говорить, и больше того, считая это для себя ниже своего достоинства тот человек указал пальцем – убрать, причем указал так явственно и обидно, что у Амендралехо с арабским плохо стало, и не потому что этим языком нужно было воспользоваться лишь только затем что бы не пользоваться итальянским, а потому что у него горло сперло.
Сзади налетел мокрый стражник, обхватив его по рукам, и Амендралехо был брошен… под запор.
Началось его пленное сидение в темноте, потом, правда сильно разрежавшейся от щелей, через которые можно было выглядывать наружу, хотя и видеть только море.
Немного погодя дверь раскрылась и ему бросили его продырявленную лодочку, со сломанными веслами и нечто вроде постели в ней из обыкновенной конской попоны. Еще затем кинули две лепешки, возможно на целый день. Единственное приятное следствие от попадания в плен было довольствие едой, и то это только пока. Но вязкая сдоба лепешек была так вкусна, что все то время, что он насыщал свой голодный желудок, ему ничего больше не хотелось ни знать ни думать. Вот когда кушанье кончилось, Амендралехо только с тем и ощутил во всей полноте бедственность своего положения.
Он еще посмотрел через щель на голубую воду походил по своей темнице, сделанной крепко, если судить по тому как мало дневного света в нее проходило, несмотря на подверженность оному.
За невозможностью ничего поделать или подумать, он расстелив в лодочке одеяло, с еще большим удобством в мягкости и без резких качков, улегся отдыхать.
*Галит*
Проснулся он снова своевременно, когда по телу корабля раздавался шум цепей сбрасываемого якоря. Почувствовался толчок как от остановки.
Амендралехо бросился к щели и увидел через нее берег, крутой и пустынный. Посмотр в свою зрительную трубку, у него оставшуюся по недосмотру, ничего больше к этому впечатлению не добавил, но заметилось явнее даже, чем почувствовалось что корабль наоборот тронулся с места. А до этого значит стоял, дожидаясь попутного ветра.
Амендралехо стоял и наблюдал через щель, пытаясь определить: что это может быть за земля? Если африканский берег, то это очень скверно, если нет – то какая же это может быть земля еще? Между тем корабль, давая заметно ощутимые галсы, продолжал