приволокли к нему правителя Уриэля и его сына Зибеона, которых заставили на коленях подползти к Цадоку.
– Эти должны остаться в живых, – потребовал патриарх, но Эфер уже приготовился прикончить их. Патриарх закрыл их своим телом, вскричав: – Эль-Шаддай отдал их мне!
Эфер было решил, что отец хочет отделить этих двух пленников, чтобы подвергнуть их каким-то особым пыткам, и освободил отца и сына, но старик стал униженно целовать руки правителя Уриэля, говоря ему:
– Молю тебя, преклонись перед Эль-Шаддаем.
Правитель, чья нерешительность и превратила город в дымящиеся руины, посмотрел на Цадока и наконец понял, о чем говорил огонь, который он увидел в глазах старика.
– Моя жизнь отдана Баалу и Астарте, – сказал он и пал под ударом Эфера.
Цадок, потрясенный дерзостью сына, закричал:
– Эль-Шаддай хотел, чтобы этот человек остался в живых!
Разгоряченный убийствами, Эфер откинул его слабую руку, посмотрел на отца и произнес страшные, непростительные слова:
– Ты лжец! – У старика перехватило дыхание, и Эфер продолжил: – Прошлой ночью, когда ты спал, Эль-Шаддай пришел ко мне. И я знаю истину.
Подчиняясь требованию Эль-Шаддая, он приготовился убить своего зятя, но Цадок закрыл того своим телом.
– Ты признаешь Эль-Шаддая? – спросил патриарх.
– Я признаю единого бога, – заявил Зибеон.
– Где Леа?
– Убита.
Старик преисполнился такой горестной печали, что Эфер подарил ему жизнь Зибеона, дети которого позже продолжат жизнь великой семьи Ура.
В этой бойне из тысячи девятисот хананеев спаслись лишь девять мужчин плюс пятьдесят женщин и около двадцати детей. Старый Цадок подошел к каждому из них, словно он продолжал быть главой племени, добиваясь от них обещаний, что они будут поклоняться Эль-Шаддаю. После того как женщин роздали в дома ибри, занимающихся земледелием, Цадок собрал мужчин-хананеев и лично совершил обрезание тем, кто еще не подвергся этому обряду. Завершив свои труды, он сел перед алтарем и заплакал – усталый старик, в глазах которого погас огонь фанатизма.
На него никто не обращал внимания. Цадок расправил согбенные временем плечи, привел в порядок бороду и, опираясь на посох, побрел наверх, где когда-то стояли менгиры. Здесь он, обернувшись, посмотрел на город, уничтоженный его людьми, и предался сетованиям:
Исчезли амбары, полные желтого зерна,
Опустели хранилища воды,
Улицы засыпаны пеплом,
И дома почернели от копоти.
Устыдившись, что и он был причиной горестей этого дня, Цадок застонал:
– Эль-Шаддай, почему я был избран, чтобы принести в мир этот хаос?
В тот день он потерял еще девять любимых своих сыновей, его девушка-рабыня была рассечена серпами колесницы, и дочь последовала за своими братьями, но в сумерках он думал лишь о бесцельной резне хананеев, но поскольку не мог принять, что именно его люди устроили эту бойню,