два, три, четыре, пять». Небо и земля вздрагивают, срываются с мест. Черные-пречерные подъезды, свинцовые омуты окон, клоунские парики травы, тоненькие клены, скулящая карусель, лазалки – заволакиваются слезой, навернувшейся от встречного ветра. На бегу, панически соображая, где лучше спрятаться и затаиться, пока не прозвучит громкое: «Иду искать!», я заметила старика с рюкзаком. Пошатываясь, отмахиваясь от невидимой птицы-тик, он возник из подъезда в дальнем дворе, куда «не смей ходить, чтобы всегда была под окнами, на виду».
Славка-шпана первый подтвердил открытие пальцем, тыкнул в направлении дальнего двора и торжественно выкрикнул: «Зырь!» – «Чего?» – «Т-с-с-с! Вон!» – Славка указал еще и подбородком. Он сделал рукой загребающее движение пловца в стиле кроль, чтобы собрать всех. Подчинившись, мы никуда не разбежались, тихонько подошли к Артему, молча и торжественно оторвали его от синей холодной лазалки, к которой он прижимал локоть и лицо. Цыкнули, указали глазами. Тем временем старик с рюкзаком, пошатываясь, мелькнул в аллее, прошлепал по песочнице. И мы, стайка голодных дворовых детей с измазанными щеками, растрепанными косичками и царапинами на носах, наблюдали, вытянув шеи и затаив дыхание, как старик удаляется в узкий просвет между кирпичными домами, со своим потрепанным рюкзаком за спиной.
Спотыкаясь, он брел по тропинке, его седые патлы трепал холодный ветер. Этот вечерний, сизый ветер всегда вырывался из крошечных квадратных щелей под крышами домов, где зимой греются голуби. Целый день сизый ветер отлеживался на чердаках, возле огромных бочек с холодной водой, постанывал, посвистывал и завывал. Иногда он спускался на пару этажей, врывался в квартиру, свистел в губную гармошку приоткрытой двери, с размаху захлопывал форточку. Под вечер, проснувшись, сизый ветер отправлялся гулять по дворам, налетал на бездомных собак, смахивал забытую газетку со скамейки, ворчал в листве вишен и берез. С его пробуждением все становилось фиалковым, небо тускнело, куксилось, и довольно быстро, всегда неожиданно, со стороны аэропорта наплывали сумерки. А потом, после того как мелькнет в темном квадрате окна лицо старушки дворничихи или когда в соседнем окне возникнет печальный профиль старичка, который один растит хромого внука, или по какому-то другому неведомому тайному знаку, мгновенно, хором, на улицах вспыхивали-зажигались фонари.
Ветер, ночной, строгий, безжалостно холодил голые руки и коленки, чтобы нам захотелось скорее побежать в подъезды, в тепло квартир. Мы и вправду уже собирались расходиться. Потому что мне, например, разрешали гулять до наступления вечера. А вечер – это когда пробудился сизый ветер и зажглись фонари. Значит – «марш домой!». С дальнего балкона вырвался настойчивый крик: «Лена, быстро ужинать!» Лена с ветерком, поморщившись, поиграв ямочками на щеках, как зачарованная оторвалась от шайки, бросила: «Пойду», наспех приглаживая ладонями белокурые волосы. Но, пройдя несколько шагов, она остановилась. Обернулась, заглянула в далекий просвет между