весело улыбнулся.
– Я больше к Бергу не хожу.
– Вот как. Чего ж это?
– Надоело.
– Очень рад за тебя. Я никогда не мог понять этого влечения. Ну, я понимаю еще оперу, драму: там есть чем увлекаться. Но что такое оперетка? ведь это просто балаган, даже физического удовольствия нет. Я понимаю… ну тех, гусаров, им доступно все это, а ведь вы облизываетесь только…
Лица Корнева побледнело и перекосилось: он смотрел и едко и смущенно своими маленькими заплывшими глазами в глаза Карташева. Но в голосе его было столько убежденности, искренности и благорасположения в то же время, что Карташев не только не обиделся, но под впечатлением всех своих неудач ответил:
– Да, конечно.
– Ты скажи, ты был хоть раз в опере?
– Нет; да там никогда ведь билетов нет.
– Надо заранее. Я для этого сегодня и отправился. Жаль, а то бы я и тебе взял. Я, положим, имею один билет для товарища… Дать разве тебе…
– В раек? – нерешительно спросил Карташев.
– Ну, конечно… Послушай, Карташев, оставь ты холуям морочить самих себя. Право, и в райке прекрасно, а сознание, что при этом и по средствам сидишь, должно только усилить удовольствие. Я не знаю, впрочем… так моя философия, по крайней мере, говорит мне.
– Да, конечно, это важно. Что ж? Я согласен.
Корнев просидел у Карташева весь вечер. Время в разговорах летело незаметно.
– Черт его знает, – говорил Корнев, – скучная жизнь… Сегодня, как завтра, завтра, как сегодня… Я теперь перечитываю классиков…
– Мало того, что мы сами классики?
– Какие же мы сами классики? Грамматику Кюнера вызубрили…
Корнев усиленно грыз ногти, напряженно смотря перед собой.
– Глупая жизнь, – с горечью снова заговорил он. – Целый ряд вопросов… В литературе какой-то туман, недосказы, намеки и проза, проза… щедринские зайцы. Помнишь: «Сиди и дрожи, пока я тебя не съем, а может быть, ха-ха, я тебя и помилую».
– Откуда это?
– Ты, однако, ничего не читаешь… Волк зайца поймал, а есть ему не хочется, ну и говорит: сиди и дрожи. А у зайца зайчиха должна родить. Просит заяц волка отпустить его. Отпустил на честное слово.
– Ну? – заинтересовался Карташев.
– Ну, прибежал назад заяц. Сидит опять и старается и виду не подать, что вот он, заяц, слово сдержал.
Корнев опять принялся за ногти.
– Мог и не сдержать, – произнес он раздумчиво.
– Какой остроумный Щедрин!
– Да-а… Это, впрочем, не мешает тебе его не читать. Все «Рокамболей» жарите?
– Нет, надоело уж и это.
– Пора.
Пришел Шацкий.
– А-а! это вы… – небрежно ломаясь, протянул он Корневу руку в перчатке.
– Ну-с, вы собачью-то кожу снимите сперва.
Шацкий начал медленно стаскивать перчатки.
– Ну-с и что ж? Режете, потрошите и за счастье считаете, не вытирая рук, завтракать потом?
– Во-первых, не кричите.
– Я, кажется, у себя дома… а во-вторых?
– Во-вторых, оставьте нас, маленьких людей, лучше в покое.
– Понимаю…
Шацкий