(«на лице плоть и на главе власы целы чермны и на костях плоть цела») и в нарядной, нисколько не истлевшей одежде, но на груди для пущей трогательности положили орешков – «а сказывают: как он тешился, и в ту-де пору те орехи кушал, и как ево убили, и те орехи кровью его обагрилися». Орешки за пятнадцать лет тоже совсем не высохли. (Буссов пишет: «Чтобы эта дурацкая затея выглядела как можно лучше, Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб и отвезти в Москву»).
Немедленно начались чудеса, необходимые для канонизации. В первый же день у мощей исцелились тринадцать недужных, во второй – двенадцать. Грамоты об исцелениях были разосланы повсюду.
Огромная толпа окружала собор днем и ночью, все жаждали новых чудес. Казалось, пропагандистское шоу отлично удалось.
Но затея оказалась действительно дурацкой. Через две недели произошла неприятность. Один скорбный телом, еле переставлявший ноги, вдруг взял и помер прямо перед гробом. Очень возможно, что это не была случайность – поговаривали, будто тайные враги Шуйского нарочно запустили в церковь умирающего.
Так или иначе после этого спектакль пришлось сворачивать. Тело спрятали. Акция провалилась. По всей Руси по-прежнему шептались, что царь Дмитрий спасся от заговорщиков.
Ситуация в стране становилась все более опасной. Соловьев описывает ее так: «До сих пор области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы, непреложным, но теперь Москва явно признается, что чародей прельстил ее омрачением бесовским; необходимо рождался вопрос: не омрачены ли москвитяне и Шуйским? До сих пор Москва была средоточием, к которому тянули все области; связью между Москвою и областями было доверие ко власти, в ней пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство замутилось».
Сильная власть могла бы восстановить порядок мерами устрашения, но у Василия были связаны руки. При воцарении он целовал перед боярами грамоту, что отказывается от права карать кого бы то ни было по собственному произволу, без надлежащего следствия и суда. Иными словами, монарх поступился главным принципом «ордынского» самодержавия: что слово государя выше любых законов и что он «волен казнить своих холопей».
Лишенный «кнута», Василий не мог прибегнуть и к помощи «пряника». Лжедмитрий опустошил казну своим расточительством: подготовлениями к турецкому походу, расходами на свадьбу, подарками польским соратникам. У Шуйского не хватило денег даже на коронационные торжества; тем более ему нечем было жаловать и награждать слуг.
Всего через неделю после воцарения Василия чуть не свергли. В Кремль ворвалась толпа недовольных. Шуйский говорил боярам, плача и отдавая скипетр, что он готов уйти и пусть они выбирают царем, кого захотят.
В тот день толпу кое-как успокоили, но власть «боярского царя» всё время висела на волоске. По словам Костомарова, «природная