Прокоп, туды б его в гроб. Пусть лучше в звонарях будет козёл, чем этот старый осёл. Выпутал атаман беднягу, да и пошёл с горя пить брагу.
А как разнеслась о том весть по округе, так и приклеилось намертво к еланцам это прозвище: «козлы».
Елизаветинская станица. «Сом на паперти ощенятился»
А одну станицу сом ославил. Ощенился, гутарили, на колокольне!..
Тоже вроде бы чудоведение. Где Дон, а где колокольня. Сомы, кубыть, не летают.
А вся причина в Доне. Пока не держали его плотины, разливался каждую весну. Первая шла смежная вода – скатывалась со степи. Потом вода взломная – от взлома льда, ледохода. И эти две первые наполые воды назывались вместе холодной, или казачьей, водой, потому что были после своего, донского снега и льда, хотя б и самого верхового, горового (последняя волна казачьей воды так и звалась особо – горовая).
А к маю месяцу подходила третья вода. Называлась она разно. По времени подхода – георгицкая, потому что «на Георгия». По местам, откуда шла – воронежская, московская. И еще было у нее название – теплая. Май месяц, теплынь. Уже холодная вода выступала из берегов. А теплая разливалась морем. И не видать было в этом бескрайнем разливе, где там он, Дон. Топило займища. От Елизаветовской, самой нижней по Дону, последней перед Азовским морем, до Черкасска – во всех станицах плавали по улицам на каюках.
– У нас, – говорили, – весной ни выезду, ни выходу. Вода заслонила все!.. В особенности затапливало Черкасск.
Инженеры-европейцы, призванные атаманом Платовым оборонить казачью станицу от половодий, наименовали Черкасск донской Венецией. Совладать с Доном они не сумели. И в тыща восемьсот пятом году Платов перенес столицу в иное место, заложил Новый Черкасск.
Переселялись тоже по прибылой воде, чтобы не маяться посуху. Под орудийное салютование, под малиновые медные перезвоны черкасских церквей тронулась по солнечной воде, запорошенной бело-розовой яблоневой цветью, флотилия байд и будар. С казаками и казачками, любившими пестрое, нарядное платье, изукрашенное оружие, с выкинутыми на борта персидскими и дагестанскими коврами, с яркими хорунками, знаменами, бунчуками…
Но место для Нового Черкесска «вихорь-атаман» избрал неудачно. «Построил Платов город на горе, казакам на горе!..» – приговорила раз и навсегда молва. Платов силился завернуть за собой следом и Дон. По его приказу донскую быстрину пересыпали кулями с песком, отгибая в Аксай-речку, в изножье горы, на которой скучными казенными строениями торчала неживая, нелюбая сердцу казака новая столица. Дон играючи развалил атаманскую плотину.
Казаки готовы были терпеть любые разливы, только бы не разлучаться с Доном. «Вода нас разорит, вода нас и исправит», – говорили они.
На залитые займища, на теплое мелководье выходила нереститься рыба. Потопленную траву обметывало икринками. Спадала, меженела вода – и с нею вместе скатывались тучи серебристого