выбирается в одном белье раненый, перебинтованный:
– Да ни в жисть! Дай винтовочку, землячок!
Забирает у недоуменного. И —
зашагал в одном белье, с винтовкой.
= А другие сносят, бросают…
бросают…
под крайние деревья, наземь.
= Лица солдатские…
и раненых…
Но – голос боевой, звончатый:
– Эй, казаки́!
= Это – есаул Ведерников, выворачивая коня к своим:
– Нам тут не место!
= Ну, и донцы его стоют! Нет, не сдадутся!
Гул одобрительный, воинственный.
И Артюха Серьга зубы скалит. Что-то в нём симпатичное, когда мы теперь его увидим?
= И командует Ведерников:
– Все – на коней!.. справа по три… малым намётом… марш!
Махнул – и поехал. И за ним
на ходу – по три, по три, по три разбираясь, поехали казаки.
= И подполковник Сухачевский, он низенький, ему через головы не так сподручно:
– Алексо-опольцы!.. Сдаёмся? Или выходим?
= Кричат алексопольцы:
– Выхо-одим! Выхо-одим!
Может и не все кричат, а сильно отдаёт.
Сухачевский:
– Никого не неволю. А кто идёт —
выставил руку:
– …становись по четыре!
Пробиваются солдаты, разбираются по четыре.
Кто бы и остался, кто на ногах еле —
да ведь со товарищами!
= Ещё к нему валят:
– А кременчужцам можно, вашескродие?
Грозно-счастлив Сухачевский:
– Давай, ребята! Давай, кременчужцы!
Генерал Клюев сдал в плен до 30 тысяч человек, большинство не раненых, хотя много нестроевых.
Подполковник Сухачевский вывел две с половиной тысячи.
Отряд есаула Ведерникова вышел в конном бою, захватив два немецких орудия.
53
Генерал Благовещенский читал у Льва Толстого о Кутузове и сам в 60 лет при седине, полноте, малоподвижности чувствовал себя именно Кутузовым, только с обоими зрячими глазами. Как Кутузов, он был и осмотрителен, и осторожен, и хитёр. И, как толстовский Кутузов, он понимал, что никогда не надо производить никаких собственных решительных, резких распоряжений; что из сражения, начатого против его воли, ничего не выйдет, кроме путаницы; что военное дело всё равно идёт независимо, так, как должно идти, не совпадая с тем, что придумывают люди; что есть неизбежный ход событий и лучший полководец тот, кто отрекается от участия в этих событиях. И вся долгая военная служба убедила генерала в правильности этих толстовских воззрений, хуже нет выскакивать с собственными решениями, такие люди всегда ж и страдают.
Третьи сутки корпус благополучно отстаивался в тихом пустом углу у самой русской границы. У командира корпуса, отделясь от штаба, был маленький деревенский домик, успокаивающий своей теснотой. Лишь иногда смутно слышался дальний слитный артиллерийский гулок, и можно было надеяться, что все важные события в