и, кажется, Прокопенко – произвели впечатление искренне убежденных и хороших людей. Они прямо заявили, что дела, попадающие в секцию, смертной казнью кончиться не могут. Они убежденные противники смертной казни. Это полуинтеллигенты. Говорят гладко, довольно красно и продолжительно. Перебивают друг друга: «Позвольте, товарищ, – вы уже говорили… Дайте мне». В конце концов они сообщили, что дело мачехцев принимает оборот благоприятный. Их смутили Сорока и Шведенко, уверившие, что большевики идут громить и грабить. Четырех можно отпустить теперь же. Остальных четверых придется увезти для суда в Харьков. Узнав мою фамилию, Золотарев объявил себя моим «поклонником» и сообщил, что тоже мечтал о писательстве. После этого дело пошло еще глаже, и они согласились, что и остальных в Харьков таскать незачем. Ляхович говорил им, как часто происходят эксцессы просто потому, что это люди арестованные. И к чему им таскать в такое время людей, явно неповинных, когда, вероятно, и им будет трудно. В конце концов решили составить постановление и отпустить. Из разговоров я составил такое представление, что юридическая комиссия – существует для вида. В нее вошли люди честные, искренне не признающие смертной казни. Но им отдают только такие дела, по которым уже составлено опред‹еленное› мнение. В других случаях расправляются административно. Прислано в ред‹акцию› «Своб‹одной› мысли» письмо жителя Островка, в котором за подписью и со ссылкой на свидетелей рассказывается о расстрелах в «Леске» даже среди белого дня. Так были расстреляны семь (?) человек, на глазах свидетелей, в 12 ч. дня. Рабочие потом их зарыли. Их было… а расстреливающих…33 На вопросы сказали, что это, очевидно, немецкие шпионы, т. к. плохо говорят по-русски.
При рассказе Ляховича об этом письме солдаты-юристы заявили (Золотарев с некоторым волнением и краской в лице), что через них это дело не шло и что это могло быть лишь злоупотреблением. Великая народная революция считает человеч‹ескую› жизнь священной… Она преследует великие цели, но к ней примазалось много людей, не понимающих ее, и т. д. Мне припомнились сцены из Вальтер Скотта: индепендентские воины-проповедники также любили поговорить, также легко вдохновлялись красноречием, хотя и другого характера. Там тон был божественный, тут – фразеология социализма. И часто много искренности личной и масса лицемерия в общем.
Нам предложили посетить заключенных.
На одном из запасных путей в арест‹антском› вагоне за решеткой в одном отделении были помещены все 8 мачехцев. Мы их поздравили с тем, что их отпускают. Юристы подтвердили. В других отделениях сидели красногвардейцы, тоже арестанты. Тут был мальчик лет 16-ти, по неумению обращаться с оружием ранивший кавалер‹ийскую› лошадь, а остальные все грабители. Два лица особенно кинулись мне в глаза: один как будто интеллигент или полуинтеллигент в каком-то мундире, как будто гвардейском. Лицо довольно правильное, но не чистое. Маловыразительные тусклые глаза поставлены узко. Выражение прямо зловещее. Арестован с награблен�