и укрылась на высоком дереве.
Она взяла с собой сына Элис Клейтон, а мертвое тело своего детеныша опустила в колыбельку. Плач живого ребенка пробудил в ней те материнские чувства, которые уже не мог вызвать мертвый.
Забравшись высоко на ветви могучего дерева, Кала прижала кричащего младенца к груди, и вскоре инстинкт, который руководил этой свирепой самкой – тот же инстинкт, что таился в груди его нежной и прекрасной матери, инстинкт материнской любви, – сделал свое дело, и ребенок затих. Затем голод уничтожил ту пропасть, которая их разделяла: гигантская обезьяна стала кормить своим молоком сына английского лорда.
Другие обезьяны, проникнув в хижину, осторожно осматривали непонятные для них вещи. Убедившись, что Клейтон мертв, Керчак обратился к кровати, где лежал кто-то, покрытый парусиной. Керчак быстро приподнял угол покрывала, увидев тело женщины, откинул ткань и ухватился своими огромными волосатыми лапами за белую шею, но почти сразу разжал пальцы и выпустил холодную плоть. Он понял, что женщина мертва, отвернулся от нее и принялся за убранство комнаты, – тела леди Элис и лорда Джона его больше не интересовали.
Ему сразу бросилось в глаза висевшее на стене ружье, ведь он столько времени желал заполучить эту загадочную, смертоносную, громовую палку. Теперь она была в распоряжении Керчака, но ему не хватало смелости взять ее.
Осторожно он подошел к непонятной вещи, готовый удрать, как только она заговорит своим оглушительным голосом, – а этот голос он уже слышал, наблюдая за гибелью своих сородичей, которые по глупости или беспечности нападали на белую обезьяну. Где-то в глубине сознания животного теплилось понимание, что громовая палка опасна только в руках того, кто умеет с ней обращаться, но все же прошло несколько минут, прежде чем Керчак решился к ней притронуться. До этого он только ходил туда-сюда около стены, на которой висело ружье, при этом все время косился на него, боясь хотя бы на миг упустить из поля зрения предмет своего вожделения.
Опираясь на длинные руки так, как люди опираются на костыли, раскачивая свой массивный корпус из стороны в сторону при каждом шаге, вожак бродил вдоль стены, издавая рычащие звуки, изредка прерываемые оглушительными вскриками, ужасней которых нельзя ничего услышать в джунглях. Наконец он остановился прямо перед ружьем. Медленно поднял огромную лапу и почти дотронулся до блестящего ствола, но тут же отдернул лапу и снова принялся расхаживать туда-сюда. Казалось, что, принимая бесстрашный вид и дико рыча, зверь пытается подстегнуть собственную храбрость, довести ее до такой точки, когда наконец решится взять ружье. Он снова остановился и на этот раз сумел, пересилив страх, коснуться холодной стали, но опять сразу же отдернул лапу и принялся ходить.
Снова и снова повторялась странная церемония, но с каждым разом обезьяна обретала все большую уверенность в себе, и вот ружье было снято с крюка. Убедившись, что палка не причинила ему зла, Керчак принялся ее осматривать: внимательно оглядел