на нее. Это она ввела меня во искушение. – Ее бледные щеки надулись.
– Проступок? Ты согрешила перед Богом. Сначала ты пробралась в подвал и украла целое ведро вина. Вина, которое было освящено для евхаристии. Затем ты спряталась в лабиринте, чтобы предаться пьянству. Ты ночью не приходишь в опочивальню. Твои сестры-монахини боятся тебя до смерти. Ты пропускаешь богослужения. Ты оскверняешь это место своим… перегаром. А теперь ты врешь перед лицом Христа! – Она заставила себя стишить голос до шепота. – Через три дня ты должна была принять посвящение в монахини. А теперь с этим, дитя мое, нам будет лучше подождать еще год.
– Вы не можете так поступить со мной! – вырвалось у Аделинды. – Еще целый год в этой обители! Я этого не вынесу! А ключница сама при каждой возможности прикладывается к выпивке. Разве ее не накажут?
– Я с этим разберусь. Будь уверена. А за клевету ты сейчас будешь закрыта здесь до тех пор, пока Господь не простит тебе прегрешения. Теперь замолчи в доме Господнем и проси прощения!
Аделинда с трудом встала:
– Ладно, я моментально начну молиться и доложу Господу о ваших жестоких наказаниях.
Она повернулась к алтарю и распятию.
Может быть, она действительно хотела помолиться, однако то, что в тот момент вылилось из Аделинды, было совсем не словами раскаяния. Вязкая жидкая бурда хлынула у нее изо рта и разлилась по алтарю. Слизь стекала по песчанику, в то время как послушница беспомощно упиралась руками в лужу и не могла сдержать позывы к рвоте.
Имма убежала из часовни. От стыда и ужаса даже она почувствовала тошноту. Она захлопнула дубовую дверь, последний раз посмотрела через окошко в двери на то, что происходит внутри, и закрыла обе створки на крепкий брус.
Свежий воздух сада подарил ей облегчение. Имма опустилась на теплую землю и положила руку на грудь. Глубоко дыша, она пыталась очистить свое тело от воспоминаний об Аделинде. Звуки рвоты теперь доносились из часовни приглушенно, потом наконец полностью стихли, уступив место тихому жалобному плачу.
Она еще подумала, не пора ли назначить послушнице телесные наказания, как вдруг нащупала под монашеским одеянием амулет. Большим и указательным пальцами она провела по его контурам. «Мой грех ведь не меньше ее греха, – сказала она себе. – Под одеждами святого Бенедикта я ношу языческое украшение. И тоскую по мужчине». Она сама испугалась этой мысли.
– Молись и работай. Молись и работай, – пробормотала она про себя главное правило ордена монахинь-бенедиктинок. – Молись и работай. И ничего не случится.
Затем она сунула руку под тунику и вытащила амулет.
Это была инкрустация из кроваво-красного альмандина. Маленькие кусочки полудрагоценного камня в золотых оправах были сложены в мозаику. Золотые жилки едва толще волоса пронизывали украшение. «Словно маленький лабиринт», – подумала Имма и провела пальцами по блестящей поверхности. Амулет имел форму коршуна, только с половиной тела и одним крылом. На одной стороне виднелась грань излома. Имма подняла амулет